К несчастью, почти повсюду в мире авангардами исследователей выступали, обычно, авантюристы, гнавшиеся исключительно за наживой. Как жаль, что это не были социологи или этнографы! Быть может, сегодня мы знали бы больше о первобытных народностях? И может быть, последние не перенесли бы из-за нас стольких страданий?
У нас, европейцев, есть своя зафиксированная история, свои археологические раскопки, свои памятники старины и монументы. У аборигенов долины Вагхи ничего этого нет. Прожорливые джунгли и сырость уничтожают здесь все. Остаются лишь магические обряды, туманные свидетельства прошлого. Память местных жителей не простирается дальше, чем на два, три поколения назад. Всего этого никогда не наверстать, даже если юноша из племени кукукуку окончит открытый недавно в Порт-Морсби университет и пожелает посвятить себя изучению своего племени.
Самолет наклоняется на одно крыло. Вижу скопление крыш, серые полоски улиц. Колеса машины вздрагивают на неровностях бетонного аэродрома. Мотор замолкает. Я разочарован. Деревянное здание аэровокзала, яркие рекламы австралийских бюро путешествий… Вот тебе раз! Чудесная панорама гор, и голыш с зонтиком— я ожидал большего. Да еще эти современные такси перед зданием. На аэродроме тишина, несколько дремлющих машин, пустые конторы агентств воздушных сообщений. Стах куда-то отлучился. Ждем багаж.
Мое внимание привлекает мальчик лет, пожалуй, двенадцати. «Шныряет по аэровокзалу, очевидно, в поисках какого-нибудь заработка», — подумал я. Вид у мальчика потешный. На правой ноге — ботинок, огромный, словно предназначенный для великана, левая — босая. Мальчуган с тележкой, которую он тащит за собой, нерешительно вертится около меня и вдруг, набравшись храбрости, спрашивает по-английски, старательно акцентируя слова:
— Откуда вы?
— Издалека, — ответил я и добавил: — Из Польши.
— О-о-о-о?! — удивился малыш.
Любопытство теперь охватило и меня.
— Ты знаешь, где это? — спросил я недоверчиво.
— Знаю, — преспокойно ответил чудесный малыш, — Между Германией и Россией. Самая большая деревня в Польше называется Вар-ша-ва.
Я опешил. Когда вернулся Стах, я всё еще стоял с разинутым ртом.
— Что случилось?
— Погляди на этого парня.
— Вижу, у него чудесный ботинок.
— Да будет тебе известно: хозяин чудесного ботинка знает, что Варшава — самая большая деревня в Польше.
Теперь остолбенел Стах.
— Невозможно! Откуда?
— Надеюсь узнать.
В киоске, торгующем сладостями, мы купили мальчишке шоколад, конфеты и леденец на палочке в придачу. При этом узнали, что парнишку зовут Олулу.
— Скажи, Олулу, кто тебе рассказал о деревне Вар-ша-ва?
Мальчик, всецело занятый шоколадом, ответил весьма лаконично:
— Отец Павел.
— А откуда он, этот отец Павел?
— Из миссии.
Стало ясно. Сведения, которые дал нам священник в Каинанту, подтвердились. В Маунт-Хагене есть польские миссионеры.
Когда прибыл багаж, мы церемонно пожали руку «ученому» Олулу, и оставили ему на прощание несколько мелких монет. В город двинулись в прекрасном настроении.
Первый визит мы должны были нанести в банк, где следовало инкассировать наш, увы, скромный чек. Преодолевая несколько километров, которые отделяли нас от центра города, мы рассуждали о нашем мальчике-с-пальчике.
— Хорошее предзнаменование, — радовался Стах, — миссионеры — сведущие люди и обычно пребывают в самой глубине гор. Узнаем у них немало любопытных вещей.
Я толкнул никелированные двери банка и чуть не отпрянул в изумлении. В помещении стояли трое бородатых верзил с заткнутыми за пояс топорами. Рост каждого из них был не менее ста восьмидесяти сантиметров. Поражало их одеяние, состоявшее из черных поясов шириною в две ладони, надетых прямо на голое тело. Такие пояса носят у нас гонщики-мотоциклисты. При более тщательном рассмотрении оказалось, что пояса растительного происхождения, из древесной коры, стянутой лыковой тетивой, словно бочка с огурцами. С поясов спереди спускались густые плетенки, доходившие почти до земли. Зато сзади… не было ничего, если не считать пучков свежих листьев, только символически прикрывавших ягодицы.