Альберто Лимонта очень тронут этими словами, но переспрашивает: «Что же, мы должны прощать даже тех, кто хотел нас убить?» А я в ответ: «Их – особенно. Тогда мы обретём место на небесах». Но он, кажется, ещё не убеждён.
Тут откуда ни возьмись появляются мои родители. Оказывается, они шли по моим следам. Мать, увидев меня среди всех этих оборванцев, плачет. Альберто сердится и кричит: «Пора покончить с вашими привилегиями, богачи-убийцы!» (Интересно, понравится ли этот момент Николе Керки.) Но Консуэло Морейра, моя мать, встаёт перед ним на колени: «Прости нас! Я плачу не по своей дочурке, а по этим несчастным брошенным детям. Мне бы хотелось принять их всех в свой дом, подарить богатую и счастливую жизнь». Альберто не знает, что сказать, но тут появляется дед в инвалидной коляске, которую катит дворецкий. (Вот толпа-то, наверное, будет в этот момент на сцене, ведь на самом-то деле это всего лишь кузов грузовика, постановленного кабиной к стене.)
Дед, роняя слезы, произносит: «Я был не прав, и сознаю, что не прав. Дорогой внук, своим благородством ты заставил меня это понять. Чтобы искупить своё преступление, я собираюсь уйти в монастырь до самой смерти. Дворецкий тоже станет монахом, хотя он всего лишь исполнял мои приказы. А моё состояние, если вы от него отказываетесь, я оставлю этому приюту».
Что на это может сказать Альберто? Моя мать начинает раздавать конфеты детям-сиротам, прыгающим от восторга на кроватях. Отец берет на руки самую маленькую сироту и гладит её по голове. Они забирают всех детей домой. Я нисколько не ревную всех этих новых братьев и сестёр, даже прыгаю на кровати вместе с ними. Думаю, Пикка и Тома получат безумное удовольствие от этой части: нужно только есть конфеты и прыгать на кровати. Арджентина считает, что чем младше дети, играющие сирот, тем больше радуется публика. Она говорит, ребёнок на сцене всегда срывает аплодисменты, даже если просто ковыряет в носу. Меня немного беспокоит, что Зиру и Форику на репетицию не пустят, так что об этих двух вредителях придётся заботиться нам с Саверио. Надеюсь, они нас послушаются.
Анна-Глория говорит: «Прости его, мой Альбертино, прости, послушай маму. Не ради мести я тебя растила, не ради мести дала тебе образование. Месть – это яд, который разрушает душу».
Наконец Альберто сдаётся и протягивает старику руку, а тот целует её и плачет. Потом объятия и всеобщее счастье.
ЗАНАВЕС
Интересно, каково это – находиться на сцене в окружении стольких людей? До сих пор я всегда играла только с одним человеком, Франческо или Арджентиной, которые подавали мне реплики.
И ещё интересно, каково будет играть вместе с Ирен. Сколько раз мы мечтали, как выйдем на сцену вдвоём! Думали, может, это будет на Бродвее или в Голливуде, на худой конец в Риме. Но то, что происходит сейчас, – тоже театр, с настоящей публикой, которая платит за билет. И думать о том, что мы будем так близко, но даже не взглянем друг на друга... Как это грустно!
Надеюсь, в сцене, где я радуюсь вместе с остальными сиротами, мне не придётся обнимать Ливию. Если это случится, клянусь, я её так ущипну, что останется синяк, и посмотрим, хватит ли у неё смелости закричать.
Глава десятая
Из летнего дневника Лалаги Пау
23 августа, семь часов вечера
ПОСЛЕДНЯЯ ЗАПИСЬ
УРА! Дорогой дневник, приветствую тебя и прощаюсь. Сегодня я пишу на твоих страницах в последний раз: мне это больше не нужно. У меня теперь есть некто, точнее, НЕКТА из плоти и крови, которая меня слушает и понимает. После почти целого месяца вражды, доставившей мне столько страданий, Я ПОМИРИЛАСЬ С ИРЕН, и вместе мы приняли одно решение. Оно странное, даже слегка сумасшедшее. Но больше я ничего не буду писать, потому что о нём никто не должен знать. Теперь у меня есть тайна, которая мне нравится. Тайна моя и Ирен. И Тильда на сей раз не имеет с ней ничего общего. Более того, она не должна ни о чём догадаться. Какое облегчение!