Моя мать рассказывает историю, которую я, видимо, предпочла забыть, — до того не хотелось омрачать память об этом очаровавшем меня пристойном и благонравном городке, с его домами в георгианском и викторианском стилях, ухоженными лужайками, ванночками для птиц, альпийскими горками, клумбами и окружающими все это великолепие высокими оградами, увитыми розами и плющом. Мой отец работал помощником садовника в маленьком парке, принадлежавшем некой миссис Ламстон. Она держала ослика, чтобы развлекать своих детей во время школьных каникул. В остальное время ослик помогал развозить по парку навоз и доставлять горы собранного мусора к большому костру на сжигание. По маминым словам, в один прекрасный день миссис Ламстон, решив, что у ослика усталый вид, велела отцу выпрячь его и самому тащить повозку. Мама клянется, что именно эта работа привела к новому кровоизлиянию, с которым его срочно положили в оллчестерскую окружную больницу, как раз позади «Адорато».
Когда отца выписали, миссис Маккензи, у которой работала мама, пригласила его пожить у них, чтобы моя мать могла за ним ухаживать. Семья Маккензи обитала на водяной мельнице, построенной еще в Елизаветинскую эпоху[32] и принадлежавшей Национальному тресту[33], — мистер Маккензи был архитектором. По воскресеньям я ездила навещать родителей, и мы все вместе обедали в гостиной. Стены, пол и потолок там были из старого нелакированного дерева теплого медового цвета. Мы садились вокруг дубового стола, огромного и тяжелого; за ним хватало места для четырех хозяйских дочек, их школьных друзей, древней бабушки и слабоумной кузины. Очень часто к супругам Маккензи приезжали друзья — архитекторы, писатели, балетные танцовщицы и танцовщики, — отдохнуть от еженощных кошмарных бомбежек Лондона. За столом находилось место и для беженки-кухарки, и для кухаркиной дочки, и для кухаркиного больного мужа.
Я обожала всех Маккензи; те воскресенья были бы сплошным блаженством, если бы не отец: он постоянно требовал, чтобы мама переводила то, что говорят окружающие, и совершенно не понимал шуток. Если на двойняшек — им шел шестнадцатый год — нападал смех, мама, глядя на них, тоже не могла удержаться, и вскоре все трое чуть не падали со стульев. В таком случае мистер Маккензи, всегда сидевший во главе стола, передавал тарелки соседям по другую руку от него. А мой отец напускал на себя веселый вид, фальшиво хохотал и изрекал:
— Очень забавно.
Я не могла поднять глаз от тарелки. Мама обрывала смех и под предлогом, что пора посмотреть, как там десерт, уходила на кухню.
— Мистер Грозманн побывал в одном из этих дурацких лагерей для интернированных, — говорила миссис Маккензи, — он довольно сильно болел, но теперь вам уже лучше, правда? Мне кажется, вы уже не такой бледный.
Отец непонимающе поворачивался ко мне:
— Что? Что она говорит? — И отвечал по-немецки: — Не намного лучше. Я с трудом одолеваю все эти деревянные лестницы. И воздух здесь, по-моему, чересчур сырой, добра от него не жди. Скажи им.
— Он говорит, спасибо, ему уже гораздо лучше, — говорила я, страдая и заливаясь краской. — И он очень благодарен за то, что вы позволили ему жить на Мельнице вместе с моей матерью.
Прошло несколько недель, и отец действительно окреп. Миссис Диллон нашла ему в Оллчестере другую комнатку, и, когда миссис Ламстон отказалась от его услуг, миссис Диллон уговорила мисс Даглас разрешить ему приезжать трижды в неделю — помогать Бромли по саду и огороду. Как-то весной я шла из школы вверх по склону и увидела, что у раскрытой парадной двери стоит миссис Диллон и, комкая в руке платочек, явно поджидает меня. Она повела меня в гостиную, усадила на диван, сама села рядом и стала гладить меня по руке. У твоего отца случился удар, сказала она, он упал в дальнем конце сада, и его пришлось отвезти в окружную больницу.
— Сейчас там с ним твоя мама, — добавила миссис Диллон и, продолжая гладить мои руки зажатым в кулаке платочком, сочувственно проронила: — Бедняжка ты моя.
33
Национальный трест — организация по охране исторических памятников, достопримечательностей и живописных мест; основан в 1895 г.