Хищное, как бич,Прозвище Шим-бИгВ разум я ввожуТвой!Стен не раздробить;Бунту, мятежуЭтот не открытьСлой.
Смеет ли языкПоименоватьИстинных владыкДна?Кто в моей странеВидел эту ратьДаже в глубинеСна?
Царственен любой,Точно Люцифер,С пурпуром размахКрыл,Но холодный ликСумеречно-сер,Странной нищетойХил.
Ангелами тьмыЛастятся к телам,Космы бахромыВьют,Нашу маету,Брошенность и срамТихо на летуПьют.
Медленно ползем,Еле шевелясь,В каменной грудиЗла…Вон уж впередиБрезжит, не светясь,Устье водоем,Мгла.
В полное НичтоПлавно, как струя,Влиться наш готовСонм…Вот он, наш итогПасть небытия,Нижний из слоевДромн.
…Утратив последнее человекоподобие своей формы, в Шим-бИге он исчерпывает до конца одну из величайших мук: стыд.
13. ДРОМН
Свершилось. В мертвом полусвете яЗастыл один над пустотой.Часы, года, тысячелетияТаких мерил нет в бездне той.
О, даже в клочья, в космы рваныеОблечь свой дух я предпочту,Чем плыть бесовской лженирваноюВ зияющую пустоту.
Здесь пропадала тень последняяТого, что кличется среда,И не могла б душа соседняяМне прошептать ни «нет», ни «да».
Щемящей искрой боли тлеющейОдин в безбрежности я вис,Чуть веруя, что на земле ещеДля всякого есть «верх» и «низ».
Напрасно спрашивать о слое том,Ничтожно мал он иль огромн?Все представленья перекроет онЛишь тем одним, что это — Дромн.
Все утеряв, мечтал о грузе я:Повсюду — центр, везде — края…Лишь ум рыдал: в нем шла иллюзияУжасного небытия.
Мельчайшие, как бисер, частностиЯ здесь припомнил, пуст, угрюм,И никогда столь острой ясностиНе знал мой вскрикивавший ум.
Итог всей жизни, смысл паденияВ проклятый Дромн через слои,Подвел я там в бессонном бдении,В предвечном полубытии.
Порою мнилось, что украдкоюБесплотный кто-то предстает:Он, как росу, как брагу сладкую,Мою тоску и горечь пьет.
Я знал, что в скорбные обителиИ в Агр, и в Буствич, и в МородПорой чудесные ЦелителиНаходят узкий, тесный вход.
Но здесь, у крошечного устьицаМоей судьбы — конец суда,И мне на помощь в Дромн не спуститсяНикто, ничто и никогда.
…В Дромне сознание яснеет. Является догадка о том, что все могло бы быть иначе, если бы он сам, утверждая при жизни веру в смертность души, не избрал этим самым Небытие и покинутость.
14
Страшно, товарищи, жить без тела!Как эту участь изображу?Чье предваренье хоть раз долетелоК этому демонскому рубежу?
Только недвижной точкой страданьяВ этом Ничто пламенеет душаИскра исчезнувшего мирозданья,Капелька выплеснутого ковша.
Как в этой искре теплится чувство?Как она память вмещает? ум?Слог человеческий! Ложе ПрокрустаДля запредельных знаний и дум!
Перебираю странные рифмы,Призрачнейших метафор ищу…Даймон — единственный, кто говорит мне:«Вырази, как сумеешь. Прощу».
Да, но как чахло, мелко величьеТайны загробной в клочьях стиха!..Горькое, терпкое косноязычье.Непонимаемый крик петуха.
— Вот, розовеют пропасти Дромна,Будто сквозь красную смотришь слезу,Будто безгрозовый, ровный, безгромныйСлой воспламеневает внизу.
Может казаться розово-мирной,Если глядеть на нее с вышины,Эта недвижная гладь ФукабирнаБез гребешков, без струй и волны.