Константин Носилов
У ДИКАРЕЙ
Рассказы
НА ШАРАПОВЫХ КОШКАХ
Это было в последнее мое путешествие по Карскому морю.
Я тихонько пробирался из Мутного залива к Шараповым Кошкам на маленькой самоедской шлюпке, какие только и делают они для промыслов в этом море. Расстояние было что-то около 60 верст, и, признаться сказать, было жутко пускаться в такое далекое плавание.
Но день был такой тихий, и как-то невольна хотелось попытать счастья.
Нас было трое в этой шлюпке и пара собак. Собаки, казалось, были совершенно лишними; но уж так созданы самоеды, что они никогда не расстаются, даже в море, с своими друзьями-собаками.
Впрочем, на Шараповых Кошках может встретиться белый медведь и представиться редкая охота, которая без собак ровно никакого интереса не представляет. И умные псы, казалось, даже предчувствовали это еще на берегу: как только мы уложили свои ружья, они вскочили в шлюпку и быстро и ловко устроились на самом ее носу.
Как этим псам, так и их счастливым хозяевам море было совершенно нестрашно: они равнодушно оттолкнулись от берега, взяли свои весла и выгреблись на простор залива; а как только набежал первый ветер, поставили мачту, развернули парус, как настоящие спортсмены.
Не спеша были вынуты из-за пазух трубки, не спеша были набиты табаком, и в чистом воздухе моря до меня донесся запах махорки. Самоеды торжествовали; легкий ветер легко нес шлюпку по желательному направлению, и начались их радушные, довольные разговоры.
Эти дикари — те же путешественники-исследователи: вся их жизнь проходит в таких рискованных поездках; их любимое привычное дело заключается в подобных розысках нового и неизвестного, вместе с удалой охотою, промыслом, вместе с тем, что только и красит их бродячую жизнь.
Кроме того, это лучшие проводники нашего Севера, и, кажется, скажи им завтра, что вы отправляетесь к Северному полюсу, они и тут не отстанут от вас, даже не подумав об опасности, лишениях и семье.
Выходим из Мутного залива в открытое море; оно сегодня немного волнуется, но парус шлюпки прекрасно поддерживает ее на высоких волнах, осторожно спускает ее в пропасти и словно перышко поднимает снова на высокий, грозно накатывающийся взводень. И только порой, вследствие полного равнодушия к этим волнам нашего смелого кормщика, на борт шлюпки вдруг набежит бойкая волна, поднимется над ней на секунду с шипящею пеною, словно только заглянет туда, чтобы в следующий же момент остаться за бортом. Да еще немного жутко становится, когда наша шлюпка, накренившись на бок от небольшого набежавшего шквала, вдруг словно осядет, в водную пучину, скатится с крупной волны, зароется на секунду-другую в эту синюю пропасть; но смело, быстро, во-время вдруг выпрямится, подхватит ее парусом, и она поднимется из пропасти, словно гордясь, что несет на себе человека.
Боязнь живо пропадает у вас; вам нравится даже такое захватывающее дух ныряние между высокими, пологими морскими волнами, и вы гордитесь этой шлюпкой, готовы плыть на ней весь день, управляемой умелою рукою человека.
Вам не страшно даже тогда, когда вдруг, словно шутя, заглянет к вам в самую шлюпку какая-нибудь шаловливая волна и брызнет вам в лицо и в колена, словно заигрывая с вами своими солеными брызгами.
Недовольно поворачиваются на море только псы, когда их особенно обдаст солеными брызгами, и им приходится потом долго облизывать свой пушистый костюм, приводя его в порядок.
Но через какой-нибудь час плавания мы выходим за мыс; волнение сразу стихает; на воде попадаются первые одинокие льдинки — вестницы морского льда, — и вдали показывается темный занавес тумана.
Самоеды говорят, что скоро будут льды, и даже оживают при их появлении, предвкушая охоту.
Еще немного времени, и мы незаметно входим в область льдов, которые нас теперь окружают со всех сторон.
Совсем другая картина. Совсем другое плавание. Совсем другая обстановка.
Кажется, что вы не в море, а у берега, кажется, что вы плывете, пробираетесь на шлюпке какими-то проливами, озерами, полыньями, с белыми ледяными берегами, что вы в каком-то лабиринте словно неподвижных льдов, на совершенно гладкой поверхности тихой воды, с островками из льдов на ней, в той красивой, разнообразной, оригинальной обстановке полярного моря, которую только и можно встретить в этих северных широтах.
Вы плывете и забываете, что вы в море; вы плывете и любуетесь этими отдельными белыми причудливыми льдинками, с отражением в темной воде; вы плывете и не можете насмотреться на отражение этих льдин, на формы их, на игру их изломов при свете яркого солнышка; вы плывете и созерцаете все эти нежные краски, которые вам хочется перенести на фотографическую пластинку.
Как хороши эти высокие льдины! Как аквамарин, изумруд в изломах своих, причудливые, красивые, оригинальные, звенящие при сталкивании! Как хороши эти открытые полыньи, с отблеском солнца, раздробившегося на тысячи искр! Как хороши эти белые берега, неподвижные, с блестящими озерками стоячей, тихой воды, на которых бьется, гудит голосами своими, поднимается и перелетает при виде вас разная морская птица. Чайки — крикливые, белые, верткие на лету; бойкие нырки, зачем-то плавающие на этих ледяных озерах, что-то промышляющие там; белые, с длинными красивыми перьями в хвосте, ледяные аллейки…
Местами тут же тюлень, — жирный, ленивый тюлень, распластавшийся на теплом солнышке, греющий спину пятнистую свою, выворотивший брюшко свое серебристое, и даже похлопывающий по нему своими ластами в истоме неги.
Милая картина полярной природы! Вы спокойно наблюдаете ее минутами в сильный бинокль, близко подкрадываетесь к спящему животному, вам хотелось бы схватиться даже за ружье, если бы только впереди не дальняя дорога.
Как хороши морские полыньи, — темные, неподвижные среди неподвижных, белых, снежных берегов, отливающих на солнце! Вода — как темное зеркало. Берега — как белая рамка. И на этом темном, неподвижном зеркале, только нарушаемом нашими веслами, то тут, то там неожиданно — голова тюленя. Расходятся темные водяные круги; нам видны черные, любопытные, большие глаза животного; оно подплывает порою к самой нашей шлюпке, теперь остановившейся; показывается у самого нашего борта и вдруг кувыркается, обдавая нас брызгами и показывая нам круглую, гладкую спину.
Но мы стоим, зная привычки этого любопытного морского животного, тихонько постукиваем веслами о борт нашей шлюпки, посвистываем, застыв неподвижно на месте. И голова тюленя снова перед нами на поверхности воды; она поднимается, высовывается сначала осторожно, потом смелее и смелее показывается вся. Потом тюлень становится вертикально и показывает свою серую пышную грудь, затем плывет, сердито отдувая усы, как бы с намерением драться за то, что мы нарушили тишину этой полыньи, и снова шумно опускается в свои родные воды, рядом с бортом нашей шлюпки.
А сколько птицы морской носится над нами в воздухе, сколько криков, говора милого, непонятного в этой тишине полярной природы, сколько звуков и шелеста крыльев!
Как очаровательны эти белые аллейки, с белоснежным оперением, с хорошенькими головками уточек, с красивыми движениями смирной птички. Они нисколько не боятся человека, — подпускают его на самое близкое расстояние, позволяют рассматривать себя минуту времени, и только тогда, сами рассмотрев человека, шумно поднимаются с тихой воды, оглашая воздух звонкими голосами.
«Аллы, аллы, аллы», — словно приветствуют они нас; и эти странные крики тают в тихом воздухе. «Аллы, аллы, аллы» — долго еще слышится вдалеке, словно разнося весть о появлении человека.
А то вдруг налетит на нас стадо пестрых, красивых гаг, с таким милым задушевным говором, с таким чудным оперением, что, кажется, не налюбуешься ими. Большое, шумное стадо гаг, нарочно проносящихся над самою лодкою, чтобы рассмотреть, кто там плывет, поворачивает еще не раз из любопытства, когда помашешь ему рукою.