Клуш, по счастию, не было около, они улетели куда-то за добычей, и Мишка живо взобрался на скалу и крикнул оттуда:
— Есть!
— Сколько? — кричу ему.
— Парочка.
— Покажи!
Он поднимает одно, и я вижу крупное, размером почти с гусиное, оливковое круглое яйца с темными коричневыми пятнышками.
— Довольно! — кричу ему, — спускайся скорее, чтобы тебя не заметили.
И Мишка, как белка, летит со скалы, и рапортует об устройстве гнезда, видимо, очень заинтересованный этой новой должностью натуралиста.
— Гнездо не ахти какое теплое, — одни водоросли какие-то, яйца прямо чуть не на самой голой скале; но около гнезда столько хламу разного, — скорлуп других яиц, костей разных птиц, даже головы рыб, раковины, так что можно подумать, что клуши здесь гнездятся уж целые годы.
Пока мы разговаривали у скалы, прилетела одна клуша. Но, по-видимому, она не заметила лазанья нашего и, что-то курлыкнув вполголоса, спокойно устроилась в гнезде, даже не обращая внимания на человека.
Я стал присматриваться, чем питается эта большая птица; но оказалось, что она далеко не питается одною рыбою, которую ловит у самой скалы, порою стремглав бросаясь на нее оттуда, заметя ее появление у поверхности воды с своего высокого удобного поста, — а отправляется также или в сторону птичьего острова, или же летает над заливом, кружась, высматривая себе там живую добычу.
Однажды я застал этих клуш в самом разгаре их охоты.
Слышу их особенный какой-то крик, вижу — кружатся на одном месте почти в воздухе, подбегаю к обрывистому берегу и вижу следующую сцену.
Над совершенно тихим заливом кружатся клуши, из прозрачной воды, нет-нет, кто-то появится на секунду на поверхности и тотчас же нырнет; тогда клуши с криком, одна за другой, падают на воду, чтобы схватить это ныряющее существо, которое они, видимо, прекрасно видят в глубине прозрачной воды. Мое неожиданное появление и громкий окрик немного задержали птиц, и недалеко от скалы я увидал вынырнувшего нырка, прилетную уточку, которая даже раскрыла рот, так загоняли ее эти разбойницы. Но только что несчастный нырок успел передохнуть, как снова началась на него охота. Видимо, птицы прекрасно видели, что ему решительно не было спасения, и продлись еще немного времени эта травля клуш, он неизбежно был бы в их когтях и стал бы их добычей.
Мне так стало жаль несчастного нырка, что я выстрелил, чтобы прекратить эту ужасную травлю. Клуши отлетели в сторону, и нырок с раскрытым клювом пробрался наконец к своей речке и скрылся там в расселинах скалы, чтобы окончательно укрыться от своих ужасных преследователей. Клуши, обиженные, улетели на птичий остров.
На птичьем острове, где гнездятся пингвины, клуши тоже вели себя самым разбойничьим образом.
Они просто пользовались там всяким удобным случаем: как только слетал какой-нибудь пингвин на воду, они уже тут, у самого его гнезда, и его яичко уже в их лапах. Разумеется, — отчаянный крик обиженных пингвинов, самое жалобное пищание чистиков; но клуши были неумолимы. Они буквально грабили этих птиц, являясь сюда, как в курятник, и безнаказанно опустошая их гнездовища.
Эти разбойничьи наклонности клуш, за которые, вероятно, и звали их моряки бургомистрами, были крайне мне неприятны, и я, было, уже разочаровался в своих соседях, поселившихся около самого моего домика.
Но скоро у них появилась премиленькая любопытная семейка.
Однажды Мишка приносит мне радостную весть:
— У клуши выпарились птенчики.
— Что ты! — говорю.
— Хоть сами посмотрите, — трое птенцов.
Мне крайне было любопытно взглянуть на это соседнее семейство, и мы отправились с Мишкой на скалу, хотя это и не особенно было приятно клушам.
Боже мой, какой крик поднялся у клуш, когда мы приблизились к скале и обнаружили свои намерения! Пока мы лезли на скалу, они созвали всех соседних родственных им клуш, крича о том, что происходит на нашем берегу. Были моменты, когда клуши налетали на нас и грозили клювами; но мы благополучно добрались, однако, до гнезда, и я залюбовался картиной.
В расселине скалы, в ямке было громадное гнездовище, и посредине его сидели, прижавшись друг к другу, напуганные птенцы, как комочки ваты, желтоватенькие, с черными пробивающимися перышками среди общего нежного пуха.
По-видимому, они очень были недовольны нашим любопытством и шипели даже на нас своими розовыми толстыми клювами; но мы их не тронули, а, пожелав им всяческого благополучия и удовлетворив свое любопытство, спустились вниз. А Мишка, добрый до всего живого и слабого, явился к ним даже с гостинцами, и хотя они отворачивались от его блинов, нашего любимого кушанья, он, однако, оставил блины свои около них, говоря, что они не откажутся от них, когда мы удалимся.
Клуши, кажется, были обескуражены этими гостинцами и, помню, долго не решались сесть на гнездо, пугаясь совершенно неизвестного им предмета.
Скоро нам с Мишкой пришлось окончательно подружиться с этими странными птицами.
Случилось так, что неожиданно выпал глубокий снег. Это бывает в таких полярных широтах и летом, ставя птиц и зверей в безвыходное положение, так как тогда им решительно нет возможности достать себе пищи. Вставши рано утром в этот день, я был поражен совершенно зимней картиной: весны как не бывало, горы и долина были в снегу, небо заволокло темными, ненастными облаками, из которых продолжал валить снег громадными, мягкими хлопьями, и, казалось, зима возвратилась на остров окончательно.
Первое, на что я обратил внимание, это на гнездовище клуш. Бедных клуш как-будто даже не было, и на месте скалы, где было гнездо, спокойно белела целая горка снега и было безжизненно и глухо.
Я командировал Мишку посмотреть, что там делается, и Мишка принес мне самые неутешительные вести.
— Гнездо, вместе с клушей, завалило снегом. Клуша там, на гнезде, над своими детенышами, защищает их от холода. Самца нет, — вероятно, улетел в море куда за добычей. Если еще день продолжится такая погода, — птенцы и клуша, пожалуй, погибнут.
Мы собрали совет относительно спасания погибающих птиц, но все проекты были неосуществимы.
Пришлось остановиться на одном, — освободить, насколько возможно, гнездо от снега и оставить клушам нашу обыкновенную пищу, в надежде, что голод заставит клуш приняться за наши кушанья.
Мишка старательно собрал целую окрошку. Тут было и тюленье сало и вчерашний жареный хлеб, тут были лепешки и шанежки, туда же Мишка положил и грешневой каши, благо она давно уже всем надоела…
Было порядочно возни с очисткой гнезда от снега; но клуша не тронулась, прикинувшись мертвою, и даже не защищалась.
Каково же было наше удивление, когда наши соседи на другой день сами явились к нашему домику, словно прося у нас пищи.
Пришлось отдать им решительно все, прямо выбросив съедобное на снег, и клуши с таким прожорством занялись его уничтожением, что мы только дивились их смелости и жадности, смотря тихонько из окон.
Мишка прямо торжествовал. Он говорил:
— Посмотрите, что я устрою из наших соседок: они прямо будут являться в наши комнаты, только пусть еще продлится такая погода.
В комнаты клуши не явились; но их мы постоянно видели у самого нашего крыльца, и было крайне любопытно на них поглядывать из окошечка, когда они, как домашние гуси, разгуливали на крыльце и клевали пищу толстыми своими носами. Дошло до того, что Мишка бросал им пищу уже руками, и они схватывали ее на воздухе и уносили ее спокойно детенышам.
Мы думали уже совсем приручить этих птиц, но снова стало тепло на острове, и наши надежды не увенчались успехом. Птицы поневоле только пользовались нашими объедками, и, как только утихло море, они снова занялись ловлею рыб и разбоем на птичьем острове. Но все же мы с ними были знакомы: когда я прогуливался под их скалой, они не смотрели на нас, как на врагов, а тихонько приветствовали меня курлыканьем, а когда встречались где-нибудь далеко за колонией, тоже приветствовали нас своим знакомым криком: «ку-лы, ку-лы-ы, кло-кло-кло»… как бы говоря нам: «будьте здоровы, соседи!»