Вельяминов взошел на помост молча, не прося о прощении или помиловании. За ним поднялся и Бренк. Он зачитал приговор:
— «Ивана Вельяминова, сына Васильева, за измену и предательство Руси и православного народа русского и как лазутчика безбожного Мамая казнить смертью».
Вельяминов, уже отрешенный от жизни, будто и не слыхал приговора. Он сбросил кафтан и остался в одной белой рубахе. Затем низко поклонился на все четыре стороны, и до ближних рядов донеслись его негромкие слова: «Простите, люди добрые, мои прегрешения». В последний раз он посмотрел на чистую синеву неба и сам лег под топор.
Когда палач, подхватив за волосы окровавленную голову боярина, высоко поднял ее над помостом, толпа ахнула и замерла. Люди начали истово креститься, иные плакали. Расходились медленно, постепенно возвращаясь к своим обычным, будничным делам и заботам.
Дмитрий Иванович, направляясь в Кремль в легком санном возке, всю дорогу молчал. Разумом он понимал: все свершилось так, как надо было, — но сердце все-таки щемило, а на лицо набегала тень грусти и даже жалости.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
есна в этом году оказалась затяжной, на дворе долго стояла промозглая слякоть. Потом, словно спохватившись, весна быстро наверстала упущенное и как-то вдруг установилась сразу — властно и полноправно. Вот уже неделю светились солнцем погожие теплые дни, полные пьянящих запахов сырого прошлогоднего перегноя.
Рязанский князь Олег, накинув на плечи легкий кафтан с позументами, вышел в сад, вплотную примыкавший к крыльцу княжеского дворца. В глаза ему ударила первая буйная зелень листвы, уже охватившей ветвистые кроны деревьев и радостно трепетавшей под легким ветерком во всей своей первозданной свежести и красе.
Олег прошелся по дорожке и увидел в глубине сада своего старшего сына подростка Федора с дядькой Прокопом, учившим княжича стрелять из лука. Князь заинтересованно остановился.
Лук у сына был детский, но княжеский, сделанный по всем правилам. Упругость деревянной, с двояким изгибом лучины усиливалась с внешней стороны сухожилиями, а с внутренней — пластинами роговицы, прикрепленными к лучине прочным осетровым клеем. Середина лучины — рукоять — и концы ее имели костяные накладки. На концах они были с отверстиями, куда крепилась тугая тетива из тонкой и прочной полоски ремня. На легкие тростниковые стрелы были насажены острые, как жало, трехгранные железные наконечники, тыльные концы стрел оканчивались двумя жесткими, коротко, наискось обрезанными соколиными перьями.
Княжич брал стрелы из кожаного, покрытого черным бархатом колчана и пускал их в обведенный угольком кружок на доске, прислоненной к дереву в двадцати пяти — тридцати шагах. Княжич вытирал нос рукавом, громко пыхтел, старательно целился, но в доску, и то за кружком, впились пока лишь всего две стрелы, остальные летели мимо. Дядька Прокоп злился, показывая княжичу, как надо целиться. Олег не выдержал, подошел к ним. Прокоп, увидев князя, низко поклонился, а Федор, опустив лук, смущенно сказал:
— Никак, батюшка…
— Плохо учишь, Прокоп, — строго произнес Олег. Он взял лук у сына, сел на садовую скамью. — Вот гляди, сынок. Лук держишь так. Кладешь стрелу и самую малость тянешь к себе тетиву. Левый глаз прикрой, а правым надо сразу вместе увидать и перо стрелы, и жало наконечника, и тот кружок на доске. Теперь не виляй луком и подними его чуток со стрелой кверху. Ведь стрела летит не прямо, а как бы горб какой облетает. До доски тут шагов тридцать, стало быть, лук надо поднять самую малость, а ежели будет сто шагов, то больше. Также ежели сбоку ветер дует, поверни лук немного на ветер. Тогда и пускай стрелу. Вот гляди…
Князь тщательно прицелился, и стрела, пущенная им, угодила прямо в кружок. Мальчик радостно запрыгал.
— Ты, Прокоп, внятно показывай княжичу, как надо лук держать и как целиться. Сам стреляешь отменно, а показать не можешь… Ну, вам уже отдыхать пора… А коня княжичу переменили?
— Стремянный, княже, обещал сыскать коня смирного, не норовистого.
— Ну-ну, проверю сам. А то вы мне моего наследника ненароком покалечите. Ну, ступайте… Да сыщи, Прокоп, ближнего боярина Епифана и сюда его пришли. Да поскорее.
Забрав колчан со стрелами и всунув лук в налучье, дядька и Федор ушли. Князь с любовью посмотрел вслед своему первенцу-наследнику, сказал горделиво:
— Надежда моя!.. — И тут же, но уже тише добавил: — Вот какое наследие я ему оставлю? Может, сильную Рязань, а может…