— И вот тут хитрости разные много могут пользы принести, — говорил Боброк. — Вот, к примеру, прет на тебя супротивник с копьем и силой поболее, и ростом повыше. Ты тоже выставляй свое копье, а колоть не спеши. Но как только свое копье скрестишь с его копьем, сразу, рывком стукни по нему изнутри. Враг сего не ожидает, и его копье лишь шаркнет по твоим латам, а ты свое ему в дыхало и воткни. Все сие в один миг деется. Промедлишь — стало быть, пропал… Или, скажем, враг саблей на тебя замахивается, хочет по голове рубануть. А ты подставь щит наискосок. Его сабля скользнет по щиту, но ты мечом не замахивайся, не успеешь, да и он свой щит может подставить, а бей тычком либо в живот, либо в пах… А ну-ка подь сюда, парень. Мы на примере покажем…
Князь Дмитрий Иванович тоже с утра наведался в Кузнечную слободу на реке Неглинке. Купец немецкого гостиного двора в Новгороде еще прошлой осенью привез невиданную новинку: оружие огненного боя — одну неуклюжую пушку, которую кузнечные мастера сразу же окрестили «тюфяком», и пять ружей — пищалей, увесистых, как бревна. Доставил купчина и немалую толику порохового зелья. Кузнечные мастера сделали из привозного «тюфяка» несколько пробных выстрелов каменными ядрами, на которые использовались круглые, хорошо обтесанные голыши. А потом по указанию князя всю зиму
трудились над тем, чтобы по иноземному образцу сделать свои «тюфяки»: раскаленные докрасна медно-бронзовые полосы свертывали в трубы, старательно склепывали их продольным швом и нагоняли на них толстые железные обручи. Дело долго не ладилось: самодельные пушки стреляли совсем недалеко, а когда пробовали добавить заряд, не выдерживали стволы или взрывались запальные части. Уже одним таким взрывом были убиты два мастера, а другие ранены. Но постепенно кузнецы овладевали искусством создания оружия огненного боя, и князь уже повелел подготовить на кремлевских стенах помосты, на которых намечалось укрепить «тюфяки».
Дмитрий Иванович не переставал восхищаться новым оружием:
— И до чего ж хитроумна человечья голова! Додумалась-таки… Огнь небесный и то в трубу законопатила…
Он и сам сделал как-то несколько выстрелов из пушки, а потом из пищали, от толчка которой у него с непривычки дня два побаливало правое плечо. Однажды вместе с князем в кузницу пришла его жена Евдокия Дмитриевна. При выстрелах она в отчаянном страхе закрывала ладонями уши и умоляла мужа не прикасаться к сим заморским чудищам, сотворенным дьяволом на погибель людскую. Князь посмеивался, приговаривал, разглядывая пищаль:
— Эх, кабы каждому нашему ратнику этакую-то, а?
— Поди, Мамалыга враз бы порты подмочил, — смеялись кузнецы.
Возвращаясь в Кремль, князь уже у самых Фроловских ворот встретился с Владимиром Андреевичем. Тот ехал во главе большого отряда конников с Великого луга, расположенного за Болотной поляной у села Хвостовского. Он тоже проводил обучение ратников боевым приемам в конном строю. В первом ряду на своем гнедом коне ехал Ерема.
Когда князья спешились у великокняжеского дворца, Владимир Андреевич приказал конникам лошадей поставить в конюшню и почистить, а самим обедать и отдыхать. Тут к ним подошел боярин Бренк, желая, видимо, что-то сообщить, но Дмитрий Иванович предупредил его вопросом:
— Как тут тезоименитство княжича? — И кивнул в сторону дворца.
— В разгаре, княже, — улыбнулся Бренк. — Великая княгиня с утра в хлопотах: калачи пекут, пироги сладкие с яблоками…
— Добро! — удовлетворенно промолвил князь, предвкушая удовольствие хоть на время оторваться от дел, отдохнуть душой и телом.
Великокняжеская семья готовилась отпраздновать пятилетие со дня рождения второго сына Дмитрия Ивановича, Юрия. На завтра был намечен молебен о здравии княжича, а потом торжественное пиршество. Князь тронул Бренка за плечо и весело, но как бы с крайним огорчением проговорил: