— А теперь Передовой полк… У него особая стать. Сюда надобно отобрать поболее пеших воинов, но зато самых лучших из лучших…
Дмитрий Иванович призадумался. Передовой полк! Он примет на себя первый, самый страшный удар вражьих сил и погибнет почти целиком. Такова уж его судьба. Но зато натиск врагов, докатившись до Большого полка, будет уже значительно ослабленным. Стойкость воинов Передового полка может принести важный успех в сраженье.
— Кому же нам препоручить Передовой полк? — в раздумье проговорил великий князь.
Боброк, зажав бороду в кулак, сказал веско:
— Кому ж, как не князьям Друцким.
— И я так мыслю! — присоединился к Боброку Владимир Андреевич.
— Во! Справедливо! — согласился великий князь. — Друцким Дмитрию и Андрею Всеволодовичам… Люблю я сих славных витязей! Кто у нас беспримерно отважнее, храбрее их? Правильно! Друцкие тут будут на месте, не посрамят нас… Погибнут, а не отступят ни на шаг. Стало быть, одобряете?
Дмитрий Иванович хлебнул кумыса из посудины Боброка, поморщился и отставил ее в сторону.
— Ну а Засадный полк я препоручаю вам обоим, други мои… Хвалить вас не буду, боюсь испортить… Вы и руки мои, и половина меня самого, и ответствуете за сию битву, как и я сам. Напутствовать вас не буду, сами промеж себя решите как да чего. Но лишь одно прибавлю: ты, брате, князь Владимир Андреевич, не сетуй на меня, но старшим быть в Засадном полку боярину Дмитрию Михайловичу Боброку. То приказ мой.
— А чего мне сетовать? — отозвался Владимир Андреевич. — Мне Дмитрий Михайлович и так вместо отца.
Он полуобнял Боброка сзади и, взбивая по привычке ус кверху, проговорил с хитрецой:
— Мне даже и лучше! В случае чего твоя плеть ему достанется, а я за его широкой спиной спрячусь.
Дмитрий Иванович знал склонность Владимира Андреевича шутить не всегда к месту и потому заметил полушутя-полусерьезно:
— Я тебя, брате мой хороший, и там достану.
Когда привели лошадей, чтобы ехать обратно, Владимир Андреевич, закидывая повод на шею своего коня, сказал уже без шутки:
— Вот мы тут решили: быть битве на той стороне Дона. А ведь иные воеводы мыслят биться с врагами на сей стороне реки: мол, так сподручней.
Дмитрий Иванович, уже сидя на лошади, помахал плетью.
— Для того я и распорядился совет собрать. Будем всех к единому решению приводить.
Когда они возвратились в великокняжеский шатер, явился Бренк с кашеварами, которые угостили их наваристыми щами и добрыми кусками вареного мяса. Покончив с едой, великий князь уже было приладился к кружке с квасом, но его позвали: прибыл гонец от Родиона Ржевского. Известия были такие: литовский князь Ягайло уже перешел с войсками через реки Жиздру и Оку и продвигается вдоль реки Упы к Одоеву. До Дона ему осталось четыре, а то и три перехода.
Об Олеге великий князь получил известие еще утром: рязанский князь от старой Рязани передвинулся к Пронску, но дальше не трогается вот уже три дня. Ему до Дона потребуется не менее двух переходов. Стало быть, в ближайшие двое-трое суток нападения с тыла можно было не опасаться. Не хватало лишь свежих известий от Семена Мелика о продвижении войск Мамая. Это беспокоило князя: хан, если направит часть войск изгоном к Дону, может помешать спокойной переправе.
Дмитрий Иванович уже хотел было уйти в шатер, как увидел странного всадника, у которого за спиной сидел, свесив голову, еще один всадник. Это был Ерема с раненым Турсуном. Его сопровождала толпа ратников.
— Гляди, нехристя сцапал! — раздавались голоса. — Не воин — ястреб!
Особенно старался балагур и весельчак Юрий, или просто Юрка-сапожник, как его все звали. Он шел рядом, держась за Еремино стремя, и приговаривал:
— Быть тебе, сокол ясный, воеводой! Вот помяни мое слово.
Остановившись неподалеку от княжеского шатра, Ерема попросил ратников осторожно снять Турсуна с лошади, а сам заторопился к князю.
— С пленным? — встретил его Дмитрий Иванович. — Добро, парень, добро! — И, прикрыв левый глаз, добавил с хитрой улыбкой: — У них, стало быть, своя смекалка, а у тебя своя?
Польщенный Ерема смиренно опустил глаза и сказал:
— Сей татарин, княже, брат Ахмата, толмача нашего. Его поранили свои. Кровищи из него вытекло страсть…
— Опять свои? Гляди-кась, как они взъелись на род Ахматов. Эй, а ну давайте его немедля к моему лекарю! — крикнул князь ратникам и опять повернулся к Ереме: — А у тебя какие вести?
Ерема сразу помрачнел, и в его голосе сказалась горечь:
— Боярина Тютчева хан казнил, а меня вот Турсун выручил…