Только-только остались позади поля, эльфийка потребовала остановки. Разгорячённые лошади нехотя остановились. С трудом перекинула она ногу через конскую голову и тяжело спрыгнула, присела к земле, не щадя подола. Долго не могла расстаться с родной землёй. Просила у неё прощения, тут же обещала вернуться и загладить вину, но впадала в отчаянье и прощалась навсегда, потом падала на колени и набирала грязи в платок, умоляла принять покойного мужа как положено. Эльф ворчал, поторапливал и всё поглядывал исподлобья на курившуюся на горизонте родную деревню. В тайне, даже самому себе не признаваясь, он молил Пратисию подождать, не спешить осветить мир. И сам не знал, чего больше опасался – остаться в долгу перед названным сыном или, защищая девочку, убить пустившихся в погоню соседей. Эльф несколько раз порывался оставить бабу наматывать сопли на кулак и пуститься на встречу спасению, но ему не давала девочка. От её волнения воздух вокруг накалялся, шёл маревом и грозил вот-вот вспыхнуть. Раскалённый воздух наполнялся запахом конского пота и кожаной сбруи. Жеребцы чуяли угрозу, грызли удила и порывались скинуть всадников. Но твёрдая рука кузнеца сдерживала звериные порывы.
– Сколько можно? Гуси тебя дери! - выругался эльф.
– Ты к жатве воротишься, а я может на век с родными полями прощаюсь.
–Мегена проснулась. Скоро прознают, что девку увезли.
– И пусть прознают. С облегчением выдохнут и забудут. Не их то больше морока. – в замёрзших пальцах она уже не чувствовала веса платка с родной землёй, – Мож зря торопимся? Давай воротимся, хоть мужа похороню, как полагается, Лиланку с собой заберём.
– Погодь, прутину подходящую сыщу?
– По что тебе прутина, кузнец?
– Тебя, дуру, пороть! Энон за девкой явится, увезёт в зад за ухом, а она вертаться собралась! Нам поспеть к динолинам потребно меж весенними лавинами и осенним снегом. Часу мало.
Эльфийка сжала кафтан на груди в испачканном землёй кулаке. Там под кафтаном изнывало сердце, рвалось на части, выло и кровоточило. Холодные весенний ветер дыхнул со стороны деревни родным запахом протопленной печи и сдобы, защипал эльфийке глаза будто в наказание. Она отвернулась от дома. Заторопилась к коню, в трудах и пыхтении взобралась в седло. Эльф было тронул жеребца в сторону Древа Грёз.
– Назад нам надо. Завтра утром тронемся в путь.
Все мыслимые и немыслимые ругательства отразились в колючих глазах Лоэна, но их оказалось слишком много. И так за утро уже выболтал отмеренное на седмицу.
– Забыла, как вас за зверей диковинного держали? Команду дай – растерзают. Быстро же бабы обиды забывают.
– Коль... – голос сорвался. Мелина кашлянула. Горький ком, душивший её со дня смерти младшенького и с каждым годом только разрастающийся, сорвался в чёрную бездну. Бездну, оставленную после ухода любимых, – Коль бабы все обиды помнили, нипочём бы замуж не выходили и детей не любили. На духу у нас написано – прощать.
– Брехня. Обидчивее бабы зверя нет. А от обиды становитесь злющими и холодными.
Мелина обернулась к попутчику. Но не горечь захлестнула её сердце, а жалость. Сколько лет она знала кузнеца, он всегда был один, не знал ни женской, ни детской ласки. Хмурый, понурый, как бродячая собака копался в кузнице-конуре. Добродушный и простой Брив был едва не первым, кого подпустил Лоэн.
Не мегеновским был эльф. Пришёл откуда-то из глубины лесных земель, может, из того же Этноля. Прибыл уже кузнечных дел мастером, выстроил себе кузню да домик на окраине деревни и зажил одиноко. Ходили слухи о нем разные и что вдовец, и что вечный холостяк, и что злодей, до смерти изведший свою жену. Но без топлива новых поводов интерес к его судьбе быстро растеряли, а толком ничего и не вызнали. Проездом бывшая в Мегене Арика, вроде, признала Лоэна, но ни разговоров, ни переглядок, ни хотя бы презрительного избегания за ними замечено не было. Лишь однажды встретился взгляд кузнеца со взглядом снавидящей, подержались друг за друга дольше положенного и разошлись навеки.