Выбрать главу

Мелина поджала пальцы на ногах, краснея за свой неопрятный вид. Но динолица и не думала отступать. Эльфийка помялась для приличия и скоро сдалась. Она стянула одеревеневшие носик, и на свет явились восковые ступни. Динолица поцокала языком, совсем как эльфийка. Мелине даже почудилось, что ей вот-вот предложат искупаться в докрасна разогретой бане.

– Бхолит? – показала ящерица когтистым пальцем на неважного вида ступни.

– Уж давно не чую.

Динолица потрясла в воздухе руками, будто кисти била крупная дрожь, перья за её спиной зашелестели.

– Сскоро сстханутх. А детхоныш?

– Я всё чую! – активно закивала Алиет, с несдерживаемым любопытством оглядываясь по сторонам.

Хозяйка дома повела гостей ближе к подпольной печи, усадила на одеяло, плотно укутала ноги эльфийки другим – белым и лёгким, как первый снег. Странным это казалось для эльфийской хозяйки – сажать гостей не на покрытую плетённой дорожкой скамью или, на худой конец, табурет, а прям так, прям запросто – на пол. Но возражать Мелина не стала. Исподнизу исходило тепло, там же что-то съедобно шкворчало и томилось. Будто дом воздвигли на прогретой печи.

Хозяйка выпорхнула из хаты. Мелина по привычке жала Алиет к груди, та привычно не сопротивлялась, но всё силилась вертеть головой, чтобы утолить любопытство.

– Ой! Какие окошки маленькие, – захихикала она, – Да так высоко. Не видать ведь в них ничего! А где спать-то? На полу? Ма, можно на полу спать стану? Стол малюсенький, точно кукольный, а лавки небось такие крохотушные, что их и не углядеть.

Скоро вернулась хозяйка с ведром полным снега. Не церемонясь, она сунула его подпол, туда же, куда недавно отправилась сковорода, попутно там чего-то помешала длинной деревянной поварёшкой, выпустив на волю запах душистых трав и топлённого жира. Удовлетворившись результатом, динолица полезла под платье и извлекла из кармана штанов большую бутылку из тёмно-зелёного стекла. Мелина по-настоящему позавидовала таким практичной вещи. Будь у эльфиек такие штаны, распихали бы детишек по бездонным карманам чтоб и под присмотром были, и под ногами не мешались.

Бутылочное горлышко издало задорное звонкое «Чпак!», освобождаясь от оков пробки. Динолица опрокинула дно кверху и вылила содержимое подпол. Туда же из хозяйской кладовой, ютившейся за очередной низкой дверцей в самом тёмном углу дома, отправилась горстка орехов, щепотка пряностей и щедрая ложка мёда. Через несколько минут дом наполнился ароматом терпкого винограда, с липким мёдом и жгучим имбирём. Под симфонию запахов хозяйка вытащила из-под низкого стола сундук, и принялась рыться в нём. На свет сальной свечи явились миниатюрные, как и всё в доме, чашечки. В две из них динолица разлила парящее вино.

– Пхетхе горячим.

Мелина сёрбнула самый краешек. Но того было достаточно. Тёплый комок прокатился по горлу через грудь до живота, наполняя пустоты тела домашним очагом. Холод, что столько дней терзал дух и тело, дрогнул перед натиском незваного гостя, в ужасе попятился и, наконец, бросился сдавать укреплённые позиции. Но перед уходом совершил последнюю подлость. К закоченевшим ногам Мелины хлынула разгорячённая кровь, распирая омертвевшую мякоть жизненным соком, наполняя её огнём и болью. Эльфийка тяжело задышала. Ноги будто зажали в раскалённых тисках. Мелина сдёрнула шерстяное одеяло с белёсых ступней, но прохлада не даровала облегчения, а впилась осколками.

– Нхушно перетхерпетх, – шипела ящерица, снова укутывая эльфийку, – Пхоссле мороса много рхаботхы. Жечь бхудетх, пока фсё мертхвое не отфалитсса.

– Чего? У меня ноги отвалятся?

– Нхет, тхолько коша.

– Я змеюка какая, по-твоему, кожу сбрасывать? Ты что мне налила? Алиет, не пей это!

Алиет, выхлебавшая всё до дна, подавилась последней каплей и зашлась в болезненном кашле.

– Что за шум?

В дом вошёл предводитель отряда. Впервые его раскосые темные глаза не обрамлял кант древара. Капюшон с маской безжизненно болтался за спиной, его прикрывала грива чёрных перьев. Мрак с металлическим блеском от лица отгоняли кровавыми каплями три красных пера. Динолин выглядел будто бы моложе прочих ящеров. Гладкая серая кожа уступала румянцу на щеках и подбородке, лишь на спинке носа и в месте, где должны были расти брови, обозначалась тёмно-серыми грубыми чешуйками. И нынче бровные чешуйки грозно встретились на переносице.