— Единый, услышь последовательницу Твою Тунгалаг! — зашептала она, — Наполни голос её силой, что сотрясает горные вершины. Вложи в него праведный гнев и мощь тысячи ветров. Я меняю благословение Твоё на крик, что не сорвался с губ моих, и кровь, что горела во славу Твою. Прими эту жертву, как дар Твой я принимаю.
Мир не сотряс гром, небо не расколола молния. Вокруг было тихо. Ещё с минуту Тунгалаг постояла в ожидании. Жжение на ладони стало стихать, но почерневшая кожа не приняла прежний вид. Всё же Тунгалаг понадеялась, что договор заключён, иначе весь проделанный путь был зазря. Все мучения, лишения и ожидание подходящего случая были впустую. Если ничего не выйдет, Тунгалаг придётся покинуть короля.
___________________
Бледное лицо Тунгалаг нигде не было видно. Сыскалась фанатичка только к вечеру, на её наткнулся Кочерыжка — раб, что собирал валежник. Тунгалаг бродила на окраине леса измученная и молчаливая. Невольник подскочил к наставнице со связкой разномастных палок за спиной и в волнении засыпал её вопросами. Вещь слышала и уже всем невольникам разнесла, что в королевском шатре сестру мучали. Тунгалаг не стала пускаться в разъяснения, только протянула Кочерыжке обожжённую руку, безмолвно прося о помощи.
Рабы набились в самый дальний денник. Под руководством Подковки и присмотром буро-рыжего коня обхаживали больную: покалеченная ладонь вспухла кровавым пузырём, лихорадка била тело мелкой дрожью, но уголки маленького рта всё тянулись в блаженной улыбке.
— Что же это делается? — сокрушался Подковка, — На наставницу руку поднял, что же с нами-то будет?
Тунгалаг здоровой рукой ухватила Подковку за локоть и привлекла к себе. Её обдал крепкий дух конского пота и навоза.
— Выполни, что завещал тебе Единый, — едва слышно проговорила она.
— Не того Единый выбрал, ох, не того. Лучше бы жёнку мою в помощницы взял, она и умнее, и смелее меня будет.
Тунгалаг дёрнула раба вниз, чтобы оказаться с ним лицом к лицу, и прошипела:
— Выполни. Ради лучшей жизни твоих братьев.
Подковка жалобно пискнул и слабо дёрнулся в крепком хвате фанатички. Невольничья суть не позволяла ослушаться указа, но нельзя было и навредить свободному человеку. Что одно, что другое грозило Ледяной Тьмой. Подковка всегда был тихим, незаметным и верным рабом, он надеялся обрести свободу хотя бы после смерти.
— Выполни, — улыбка медленно сползла с её лица,— Единый щедро тебя одарит при жизни.
Раб затаил сиплое дыхание. По его морщинистому грубому лицу с вечно слезящимися глазами пробежал животный страх. Они были так близко, что могли рассмотреть каждую неровность кожи друг друга. Наверняка думал, что наставница прочла его мысли, но догадаться о мечтах раба было не сложно, всегда и во сне времена у рабов было две мечты: освободиться и дожить до этого дня.
— Попадусь, — простонал Поковка.
— Единый укроет, — заверила Тунгалаг и отпустила локоть Подковки.
Закусив нижнюю губу, невольник отстранился. Его плаксивое лицо выражало боль и страх. Рабы, заставшие сцену, переглядывались в волнении и будто беззвучно разговаривали друг с другом.
— Где его нечистые носят? — послышалось с улицы, — Кони не сёдланы, сбруя не готова. Подковка, гнилая ты грязь!
Рабы повскакивали с мест, шурша кожаными невольничьими браслетами, и вжались в перегородки денника. В миг переполняющие Подковку чувства схлынули с лица, плечи повисли грудь впала, словом, он принял привычны ничтожный вид и похромал на зов.
— Вольные пришли, — прошептала одна из рабынь, когда в противоположной стороне навеса послышалась ругань господ и слабые оправдания Подковки — Уходить надо, а то решат, что недоброе замышляем.
Тунгалаг кивнула. Невольники двинулись прочь из денника под любопытным взором коня.
— Выполни, что должно, Подковка, иначе прокляну именем Единого, — пристроившись в конце очереди, будто бы под нос пробормотала Тунгалаг, но так, чтобы рабы расслышали каждое слово.