Дверь скрипнула. На порог вышел Милан и хитро улыбнулся жене. Та заговорчески кивнула. Эльф подошел к Ите, положил мозолистые руки ей на плечи:
- Дочь моя, я благословляю тебя перед свидетелями и Духами Неба.
Во тьме сеней заскрипела кожа сапог. В залитый солнцем двор вышел Брив с меховым свёртком. Чёрные кудри, ещё влажные, видимо, после бани, завились сильнее. Покрасневшие щёки и губы казались ярче от красной рубахи, пришедшейся Бриву в пору. Лихо развязанный ворот с вышивкой до середины оголял раздавшуюся в ширь грудь. Лидер прошёл по двору в полной тишине. Опустился перед Итой на колени, не жалея штанов только с иголочки. Поднял на неё похудевшее лицо и начал, не сводя синих глаз:
- Дочь огня Ита, милая сердцу сына воды Брива, пойдёшь ли ты с ним рука об руку под ликами Духов Неба, покуда они не призовут? - перед застилающим слезами взором Иты Брив стала развязывать меховой свёрток. Узел не поддавался дрожащей руке. Ита сдавленно хихикнула сквозь слезы. Достала из-за пояса мастера Энона нож для лозы и поддела им узел. Края мехового свёртка распались. По толпе прокатились охи и стоны. В свете Духа Огня засиял отполированными боками тонкостенный кувшин. Рельефные листья ивы вились от горлышка к носику, опоясывая лозами пузатый сосуд. Переходили в ручку плетенной косой. Зеваки стали напирать, дабы разглядеть диковинку. Но кузнец Лоэн одним суровым взглядом напомнил взбудораженным эльфийкам о приличии.
- Прости, что мой семейный знак так прост и едва ли тебя достоин. То, что я делал с детства, осталось в крепости, и, наверное, уже сломано...
Сжимающее сердце одиночество при виде синих глаз Брива в страхе уползло в тёмные глубины. Эти глаза смотрели так же, как Милановы на Мелину. Ита не могла вымолвить ни слова. Поэтому просто встала рядом на колени и прижалась холодной щекой к пылающей щеке Брива. Кажется, это значило: "Согласна".
Глава 10
Встречный ветер трепал рыжие волосы, хлестали по плечам кожаные шнурки шёлковой рубахи, конь, с бурлящей в жилах степной кровью, рвался под седлом. За лето гнедой любимец короля выгорел на солнце и стал отливать золотом. И, то ли соперники хотели как следует полюбоваться зрелищем, то ли боялись соревноваться с правителем, а Гридан летел на полном ходу в числе первых. Сквозь гул в ушах послышался приближающийся топот. Король оглянулся. Золотой клыкастый обруч на лбу надёжно удерживал рыжие вихры, не давая им заслонить властный взор.
Верхом на чалом скакуне нагонял правителя Вольгот. Он жался к шее коня, поблёскивая исподлобья чёрными глазами. Будучи мальчишкой, он всё детство показывал меланхоличному принцу, что такое азарт. Единственный, кто не опасался обыграть правителя. Благодаря другу Гридан ездил верхом не хуже степняков и не собирался отдавать победу в скачках. Король подстегнул скакуна, тот захрипел и прибавил ходу. Но чалый стремительно сокращал дистанцию. Скоро между ними осталась лишь половина лошадиного корпуса.
Кони прошли последний поворот ноздря в ноздрю и показались на радость зрителям, сгрудившимся неподалёку от финиша. "Нужно ударить Вольгота хлыстом. Тогда он потеряет равновесие и отстанет". Гридан вздрогнул, ужаснувшись собственным мыслям, затряс головой. Нет! Это не его мысли, это чёрная плесень, что поглотила его отца. Виной всему праздность, в которой король провёл почти всё лето. Скакун, учуявший замешательство всадника, сбавил ход, дав сопернику выйти вперед. Опомнившись, Гридан снова погнал во весь опор, но чалого было уже не догнать. Двигаясь с конём в одном ритме, будто часть его тела, Вольгот не оставил правителю шанса на победу.
Крепкая грудь чалого скакуна напоролась на тонкую цветочную цепочку финиша и с треском разорвала её. Последние цветы в этом году осыпались разноцветным дождём под копыта победителя. Спустя пару мгновений в полной тишине финиш пересек король.
Последний раз король Родгад соревновался ещё на турнире в честь дня рождения наследника. Но память о том дне до сих пор была свежа. Тогда с плеч слетело сразу три головы. Финишировавший четвертым Родгад мановением руки палача стал первым. Скольких зрителей, кинувшихся поздравлять не венценосного победителя, уволокли с трибун, до сих пор было неизвестно. Только после зачистки оставшемуся и перепуганному народу дозволили ликовать.