Annotation
У истоков «социалистического реализма» (Горьковская концепция истории русской литературы). - «Россия / Russia», 5. Venezia, 1987.
Опубликовано в: Витторио Страда, Россия как судьба - Москва: Три квадрата, 2013, С. 321-331.
Примечания
Note1
Note2
Note3
Note4
Note5
Note6
Note7
В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX века в русской культуре шел широкий и плодотворный процесс критического осмысления значения новой русской литературы. Это явление отлично от явления, имевшего место в России в начале ХIX века и достигшего апогея в критической деятельности Виссариона Белинского. Тогда считалось - и Белинский стоял на этой точке зрения, что в России литературы в современном смысле слова еще не было и что она едва только была начата такими писателями, как Пушкин и Гоголь, создавшими литературу национальную и вместе с тем европейскую. Но в конце XIX века русская литература была уже самобытной и яркой реальностью и уже порождала интерес и восхищение и в Западной Европе, а самих русских ставила перед проблемой ее систематизации и интерпретации. Традиционная проблема отношения России к Европе, возникшая в споре славянофилов с западниками, обогащается теперь новым аспектом, а именно вопросом специфики новой русской литературы по сравнению с западноевропейской.
Это не был чисто историко-литературный вопрос компаративного характера, хотя сбрасывать со счетов этот аспект нельзя, и он не был обойден русской академической наукой. Потребность переосмысления всего процесса развития новой русской литературы ощущалась более остро и, мы бы сказали, более глубоко самими писателями, посвятившими себя делу коренного обновления русской литературы, а именно символистами. Нередко обходят ту часть русского символизма, которая критически осмысливала литературу от Пушкина и Гоголя до Толстого и Чехова, проводя линию ее развития через таких писателей, как Тютчев и Достоевский, если ограничиться лишь самыми крупными фигурами. Начало этому осмыслению можно отнести к лекции Дмитрия Мережковкого «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы», прочитанной в конце 1892 года и опубликованной в следующем годуnote 1 . Нельзя, однако, пройти мимо работы Константина Леонтьева «О романах Л.Н. Толстого. Анализ, стиль и веяние», впервые вышедшей в 1890 году, и отдельным изданием в 1911, а также книги Василия Розанова «Легенда о великом инквизиторе Ф.М. Достоевского» и многих других критических выступлений этого автора. Первая фаза нового подхода к русской литературе увенчалась работой Мережковского о Толстом и Достоевском, опубликованной в 1901-1902 годах в «Мире искусства».
В начале XX века переосмысление русской литературы не только продолжалось и углублялось, но и пересеклось с другой темой, темой интеллигенции, которая, как известно, нашла свое завершение в 1909 году в коллективном сборнике «Вехи». В 1908 году вышла «История русской общественной мысли» Иванова-Разумника, где история литературы и история интеллигенции сливаются в свете философии русской истории, согласно которой «мещанство», понимаемое этически как узость, плоскость и безличность, составляет пассивную силу охранительства и посредственности в противопоставлении «индивидуализму», который понимается как «примат личности» и носитель свободы и творчества. История «русской общественной мысли» - это история «борьбы с мещанством» во имя духовного своеобразия личности. Среди многих других размышлений о своеобразии русской литературы следует упомянуть по крайней мере книгу Семена Венгерова «Героический характер русской литературы», изданную в 1911 году, но включавшую уже ранее опубликованные работы, в которой этот историк академического толка отстаивает идею этической ценности русской литературы, как духовной учительной трибуны, и под этим углом зрения воспринимает преемственность и разрыв между «классической» русской литературой (то есть литературой XIX столетия) и декадентской литературой конца XIX - начала XX века.
Таким образом, лекции, прочитанные Горьким в каприйской партийной школе в 1909 году и впервые опубликованные в черновой рукописи в 1939 году под названием «История русской литературы», не являются чем-то изолированным и должны рассматриваться в контексте того возродившегося интереса к недавнему прошлому русской литературы, о котором мы говорили выше. В случае этих лекций существует еще один, более узкий и более близкий Горькому контекст: имеется в виду русская марксистская литературная критика и, в частности, группа, подготовившая сборник «Литературный распад», в первом выпуске которого (1908) принял участие и Горький. Во втором выпуске (1909), главным образом в статье Луначарского о романе Горького «Исповедь», были высказаны, вызвав критику со стороны большевиков, идеи богостроительства - течения, в которое основной вклад внесли Горький и Луначарский. Впрочем, известно, что «каприйская партийная школа» была организована левой фракционной группой большевиков, возглавлявшейся Александром Богдановым, идеи которого оказали глубокое влияние на Горького и Луначарскогоnote 2 .
С идеологической точки зрения «История русской литературы» Горького примыкает к философии Богданова, что явствует из вступительных замечаний, и одновременно полемически направлена против веховцев, часто упрекаемых за отход от марксизма к либерализму. Но эта работа, хотя и связана с вышеописанным историко-литературным контекстом и только что очерченным контекстом политико-идеологическим, не имеет преходяще-злободневного значения и представляет собой центральный момент всего горьковского подхода к русской литературе, то ядро, с которым можно связать все другие его выступления историко-литературного характера этого периода и которое, в сущности, осталось в нем неизменным. Его полемические статьи о Достоевском тоже могут быть лучше объяснены в свете «Истории русской литературы», где, напротив, Достоевскому уделено мало места. Самые идеи будущего соцреализма находят себе предпосылку в этих лекциях, равно как и в других статьях Горького этого периода.
Определение литературы, которым открывается «Введение», дано в духе богдановского эмпириокритистического марксизма: литература есть «образное выражение идеологий», то есть «чувств, мнений, намерений и надежд» общественных классов и групп: она «старается организовать (социальный) опыт», когда он уже организован «в формы религиозные, философские, научные» и «пользуется для своих целей всем опытом нации, класса, группы»note 3 (1). Если литература организует общественный опыт и является орудием этого, то индивидуальность всегда есть «результат социальной группировки» и находит «источник психической энергии» в «коллективе» (3). Писатель - это человек, особо насыщенный опытом и поэтому его «вместилище опыта», «так называемая душа», настолько обильна впечатлениями, наблюдениями и чувствами, что заставляет его организовывать их «наиболее экономно», то есть в образах (4). Из этих предпосылок вытекает очень важное следствие, позволяющее понять последующие суждения Горького об отдельных русских писателях: если примат закрепляется за социальным опытом коллектива, тогда очевидно, что тем больше писатель, чем больше и значительнее коллектив и чем преданнее ему писатель, преодолевший всякую субъективность, иначе говоря, «чем решительнее отказывается писатель от своей личности, тем легче теряет он мелкое и ничтожное и глубже и шире открывается его восприятию значительное, объективное в окружающем его мире» (4). Эстетика Горького категорически антисубъективистская и склонна отрицать личный мир писателя, поэтому, как мы увидим, из русских писателей он будет критиковать Гоголя и Достоевского как наиболее, по его мнению, «субъективных».
Такой «антисубъективизм», в горьковском понимании, выходит за рамки индивидуальной субъективности и захватывает также явление, которое мы можем назвать «классовой» или «групповой» субъективностью. Эти горьковские взгляды стоят того, чтобы их проанализировать, так как от них берет начало специфическая концепция русской литературы и ее отличия от литературы западноевропейской. Богатство опыта ставит писателя в противоречивое положение, поскольку требует «широких организующих идей», «враждебных узким целям групп и классов» (4). Поэтому у русского писателя всегда «избыток» мыслей, остающихся за пределами его мировоззрения и противоречащих ему. Горький утверждает, что такое противоречие наблюдается «даже» у западноевропейских писателей, таких, как Диккенс или Бальзак, и объясняет причины этого «даже»: западный писатель - «человек более стройной психики, чем писатель русский», ибо на Западе писатель «более тверд в защите воззрений своего класса» в силу устойчивости междуклассовых отношений, принявших характер традиции, в то время как в России эти отношения «лишь только начинают слагаться» и «пока еще неясны для писателя» (4). Таким образом, получается, что «классовый субъективизм», как мы это определили, в русской литературе слабее, чем на Западе, что доказывается тем, что русская литература - «это по преимуществу литература вопросов», спрашивающая «что делать?» и «кто виноват?»