Дело было очень трудное и ответственное. Снаряжения и материалов в экспедиции было очень много. Одних образцов горных пород Билибин, Цареградский и их сотрудники собрали около тысячи штук, что по весу уже перевалило за тонну. А бесконечное количество бумажных пакетов со шлихами, промытыми на десятках обследованных рек! А тяжелый, обитый железом и запертый на большой висячий замок вьючный ящик с пробами золота! А такой же ящик с картами, записными книжками и дневниками; ящик с заснятыми пленками и фотопринадлежностями; несколько ящиков с книгами и личным имуществом участников экспедиции; большие и очень тяжелые ящики с седлами, сбруей, палатками, походным обмундированием… Все это громоздилось сейчас частью в классной комнате, частью в сарае на дворе, и все это нужно было переправить сперва на шлюпке по морю, а затем на себе через невысокий перевал к Нагаевской бухте.
На следующий день, 21 сентября, Цареградский начал переброску грузов. К счастью, двухпарная шлюпка, на которой он плавал вдоль побережья прошлым летом, была цела. Подобрав из рабочих экспедиции четырех гребцов и двух грузчиков, сам седьмой, он поднял наставную мачту и отправился к бухте Нагаева. Однако, чтобы попасть в бухту, нужно было обогнуть длинный и узкий полуостров Старицкого, сделав лишних двадцать — тридцать километров. Кроме того, вдоль южной, подветренной, стороны полуострова, который отделяет бухту Нагаева от открытых морских просторов, постоянно дуют сильные ветры, гудит прибой, крутятся грозные, сталкивающиеся течения. Маленькой шлюпке многократное путешествие вокруг этих неприветливых берегов было не под силу.
Цареградский решил перебрасывать груз через очень живописную мелководную бухту Гертнера, которая впоследствии называлась также Веселой. Бухта эта врезалась в береговую горную цепь как раз там, где от нее отходил полуостров Старицкого. От бухты Гертнера до бухты Нагаева было всего около семи километров через пологий перевал, на котором росли редкие, склонившиеся по ветру лиственницы.
Стоял погожий осенний денек. Тяжело груженная шлюпка шла вдоль обрывистых берегов, которые тянулись от устья Олы к бухте Гертнера. Ветра не было. Две пары весел с легким плеском погружались в слабо всхолмленную волнами зеленовато-голубую воду. У бортов шлюпки скользили и быстро скрывались за кормой бесцветные зонтики медуз. Цареградский сидел за рулем и следил за хорошо знакомыми контурами береговых обрывов. В прошлом сезоне он всюду побывал здесь, изучая граниты и составляя первую геологическую карту побережья. С тех пор ему полюбились эти великолепные обрывы, на которых золотились еще не облетевшие каменные березы. Вот над шлюпкой навис и затем, медленно разворачиваясь, уплыл назад острый, как копье, гранитный пик. В лоции Охотского моря он был назван Нюкля. В прошлом году Цареградского застиг у подножия этого пика прилив; взобравшись на маленькую гранитную полку, он ждал несколько часов, пока его не сняли подоспевшие на шлюпке рабочие.
От Олы до бухты Гертнера около тридцати километров и восемь — десять часов хорошего хода на веслах. Однако в первый рейс им удалось подхватить попутный ветер, который быстро домчал шлюпку до цели. Солнце еще не погрузилось за островерхие хребты, когда, выскочив в воду, гребцы с криком: «Раз, два, взяли!» втащили свое суденышко на плоский илисто-песчаный берег.
К большой своей радости, Цареградский увидел в некотором отдалении две якутские юрты. У вбитых в землю колышков, надрываясь, лаяли собаки. Их было несколько десятков.
Две рыбацкие семьи ловили тут все лето рыбу. Они ставили свои сети в море, а во время нереста кетовых — в устье небольшой реки Магадан (позднее ее стали называть Магаданкой). У юрт стояло несколько высоких столбов, между которыми сушилась на проволоке выпотрошенная и распяленная рыба — горбуша, кета. Горбуша шла преимущественно на корм собакам, а более ценной рыбой кормились хозяева.
Сидя через час в юрте за стаканом мутного чая, Цареградский с удовольствием ел удивительно нежное, плывущее розоватым жиром мясо вяленой, слегка закопченной кеты. К счастью, они захватили с собой из Олы достаточное количество свежего хлеба, сахара, печенья и консервов. Все это он разложил сейчас на низеньком столике, вокруг которого, поджав под себя ноги, уселись гости и мужчины-хозяева. Женщины и дети толпились вокруг, с любопытством глядя на «нючча» — русских, то подавая кружки и стаканы с чаем, то подхватывая на лету куски хлеба с маслом и белые кубики пиленого сахара.
Один из рыбаков довольно сносно объяснялся по-русски, и Цареградский узнал от него, что в бухте Нагаева тоже есть русские и что они в это лето построили там два-три дома.