Петр мог рассказывать обо всем, что когда-либо приходило людям в голову, об их делах, о разных былях и небылицах, разумеется, не переходя границ деликатности, но именно неограниченность возможностей, как и следовало ожидать, породила в его мыслях полную пустоту, что усугублялось волнением, какого ему до сих пор переживать не доводилось.
Для Петра не составляло тайны, что герцогиня не симпатизирует ему,- в отличие от сотен людей, ставших очевидцами исторических событий на пьяцца Монументале, героем коих он являлся; он сам прекрасно видел, как она пыталась прекратить поток милостей, которыми осыпал его герцог; сознание, что ее предложение "побеседовать" было продиктовано злым умыслом, тоже не способствовало упрочению его уверенности в себе. Даже герцогу стало понятно, что это - заговор против его нового фаворита и что выступление блаженной вовсе не так уж спонтанно, как казалось на первый взгляд, и не исключено, что оно тщательно отрепетировано; герцог нахмурился, став чернее ночи, и шут Коно, притулившийся у ножек герцогского трона, отразил это обстоятельство, насмешливо прокаркав:
- Hie, Diana, hie salta! [Здесь, Диана, здесь прыгай! - Шут обыгрывает известное латинское изречение: "Hie Rhodes, hie salta", означающее: "Прояви себя, отступать некуда".]
Герцогиня, чуть наклонив свою прелестную головку и чуть опершись подбородком о кончики пальцев, со снисходительной улыбкой вслушивалась в молчание Петра. Maltre des ceremonies, стоявший в углу за креслами правителя, на глазах делаясь серым, отчаянными жестами указывал на балюстраду и музыкантов, а потом опять принимался шевелить пальцами перед вытянутыми губами, изображая игру на невидимой флейте. Не совсем ясно, что он хотел этим сказать, но вполне мыслимо вообразить, что он понял растерянность Петра и хотел помочь ему, намекнув о музыке, поскольку это - вполне пристойная, вполне изысканная и подходящая тема для любого случая.
Короткая пауза, неизбежная ввиду того, что надлежало должным образом выслушать и оценить последние слова герцогини, истекла, а Петру все еще ничего не приходило в голову; сокрушаясь безмерно, он решил говорить именно об этом свЬем сокрушении и, прибегнув к самой трогательной из своих улыбок - улыбке, исполненной горести и раскаяния, произнес:
- Слуга Вашего Высочества немотствует. Его уста - за девятью замками.
Герцогиня изумленно подняла прелестные тонкие брови:
- Я это вижу, синьор Кукан. Но чем это объяснить? Отчего вдруг лишился дара речи кавалер, чье красноречие мой супруг превозносил до небес?
- Ваше Высочество, я приношу вам свою горячую признательность,- ответил на это Петр,- за то, что, проявив интерес к горестному моему душевному состоянию, спросив о причинах моего немотствования, вы возложили на меня обязанность принести свои оправдания, а это равносильно приказу преодолеть недостойную мою несостоятельность, поскольку невозможно принести свои извинения молча.
Снова с удовлетворением ощутив, как он обретает надежную почву под ногами, Петр продолжал:
- Итак, я могу оправдать себя, напомнив о драгоценной мысли насчет таинственных сил, высказанной Вашим Высочеством в начале беседы, ибо они порою оказывают влияние на святую темную душу существа, отмеченного высшей благодатью, которое не по собственной воле - такое поучение я извлек из слов Вашего Высочества - подвело меня к вашему трону, повергло в набожные размышления, внешним проявлением коих с неизбежностью бывает молчание.
- И вот я,- под раздутыми парусами Петр неудержимо мчался теперь вперед,благословляю это действие таинственных сил, упомянутых Вашим Высочеством, не только с благоговением, как я уже говорил, но и в высшей степени радостно, поскольку они точно соответствуют тому, что являлось моим затаенным дерзким желанием, а именно: оказаться лицом к лицу с Вашим Высочеством и заверить вас в моем почтении, преданности и восхищении. И вот получается, повторяю, что все это было мне дозволено по знаку неких высших могущественных сил; о, если бы неведомые силы, что - по словам Вашего Высочества - владеют нашими жизнями и судьбами, всегда и впредь были к нам столь же благосклонны и исполнены готовности ублаготворить наши тайные надежды и чаяния! Но, как подсказывает мне опыт моей недолгой жизни,- увы! - так случается далеко не всегда.
Герцогиня не могла скрыть своего изумления.
- Вы заверяете меня, синьор Кукан, в своем почтении, преданности и восхищении,- проговорила она холодно,- и все же ваше двукратное цитирование слов, изреченных мною, отдает легко угадываемой иронией. Как увязать одно с другим, синьор Кукан? Кроме всего прочего, вы, вероятно, не верите в магию?
Петр помолчал, словно взвешивая - как же тут, собственно, обстоят дела, и будто еще раз проверяя, верит он в магию или нет.
- Трудно в нее не верить, Ваше Высочество,- произнес он наконец.Наверное, нет иной области человеческих увлечений, о которой было бы столько же написано, где приведено столько же свидетельств и доказательств и которая своей непостижимой таинственностью была бы столь же притягательна и волнующа, как волшебство, магия и потусторонние влияния; проявлять неверие тут было бы такой же бессмысленной строптивостью, как сомневаться в том, что Земля круглая, вооружась дешевым скепсисом против свидетельств серьезных мужей, на собственном опыте проверивших ее округлость. Все это истина, с той, разумеется, оговоркой, что тут нужна какая-то другая вера. Есть принципиальное различие между твердым, живым и радостным убеждением, исповедуемым Вашим Высочеством, и удобной, но туманной привычкой верить, как это водится у людей немыслящих и как это было бы и со мной, если бы я сознательно не противился этому. Но я противлюсь, потому что презираю удобства и скуку избитых путей и могу наконец четко и без уверток ответить на вопрос Вашего Высочества: да, я отказываюсь верить в магию, противлюсь вере в чудеса и волшебство, и в астрологию, и в благоприятные или неблагоприятные влияния неведомых сил.
Петр, конечно, не забыл о предупреждении, услышанном из уст мастера Шютце, и прекрасно сознавал, что, признавшись в своем безверии, встал на скользкий и опасный путь, но он рассчитывал, что его еретические слова герцогиня примет благосклонее, чем она приняла дурацкие - он не сомневался, что они были дурацкие,- оговорки какого-то там австрийского торгового представителя. И впрямь чело Ее Высочества осталось гладким, лицо приветливым, а в голосе, когда она заговорила, не почувствовалось злобы.
- Меня поражает,- произнесла она,- разумеется, не сам факт вашего безверия, но то, что передо мной вы не опасаетесь провозглашать его, хоть я недвусмысленно дала понять, каковы мои взгляды на этот вопрос.
- Я искренне сожалею об этом,- раскаялся Петр и, отметив, что герцог подмигнул ему, едва приметно прищурив левый глаз, словно бы говоря: "Вперед, вперед, отважный юноша,- я тут, рядом с тобой!" - и сам тоже чуть подмигнул, разумеется, настолько неприметно, что герцог не мог расценить это как оскорбление,- и дальнейшую свою речь произнес, уже безо всяких околичностей обращаясь к герцогу:
- Да, я весьма сожалею, что обманул ожидания Вашего Высочества, но в то же время и рад, ибо убежден, что это ожидание сопровождалось умопомрачительной уверенностью. Но заверяю Ваше Высочество, что безверие, в коем я признаюсь, или, вернее, за которое сражаюсь,- не корыстное заключение пристрастного разума, коему все ясно лишь благодаря его ограниченности. Около полутора лет тому назад я и мой отец, ныне покойный, попали в ситуацию, о которой мало сказать, что она была тяжела и прискорбна, все обстояло много-много хуже. Отец мой, помимо разных своих занятий увлекавшийся еще и астрологией, твердо знал, что ему самому живым из той ситуации не выбраться, но меня он заверил, будто в моей судьбе, после определенного периода мук и несчастий, наступит день внезапного и ошеломительного переворота к лучшему, и даже точно вычислил этот день. И впрямь, когда тот день наступил,- а я поддался-таки черному безвольному отчаянию,- тучи вдруг разомкнулись, и я остановился, ослепленный потоком милостей, ниспосланных мне свыше.
- Ну и? - спросила герцогиня.- Вы ведь только-только признались, что не верите в астрологию. Как же это согласуется с вашей историей?