Любопытно, что Кроевская Варвара Сергеевна так удачно для убийцы села: на уединенную скамейку. Даже еще и с куском асфальта внизу. Может быть, кто-то заставил ее туда сесть? Но как?
Ресторан скромный, Покровский проник за рубль, ему отвели место за столиком, где уже сидели двое обильно закусывавших и при этом что-то серьезно обсуждающих грузин. С появлением Покровского перешли на грузинский и громкость чуть прикрутили. Музыканты еще не играли, но уже то один, то другой выходили на сцену, поправляли шнуры и микрофон.
Седоусый официант появился довольно скоро, сдержанно поздоровался. Покровский заказал «Боржоми», трехзвездочного коньяка двести, зеленый салат и шашлык. От «икорочки-буженинки на закусочку» отказался. Грузины – явно деловые, по фруктам, а может с ипподромом связаны. Через проход странная пара, совершенно молчаливые мужчина и женщина, едят без алкогольного сопровождения, вообще ни слова друг другу, но поссорившимися не кажутся, не ощущается напряжения. Дальше четверо командировочных. Но вот и Раиса Абаулина – лицо несравнимо приятнее, чем на фотографии в деле. Там она напыщенная и губастая, а в реальности пусть и полненькая чуть-чуть, но двигается легко, улыбка по лицу порхает, ямочки на румяных щеках, подзавитые каштановые волосы.
Освещение, надо признать, так себе, огромные окна занавешены голубовато-серыми складчатыми гардинами. Грязноватые стены, грузные, слишком высоко висящие люстры, горит одна из трех, чтобы не подчеркивать общего ощущения потертости; жухлый зеленый плющ… А на Раису как раз упал луч, и ее энергия и улыбка… будто придает Раиса этому интерьеру некоторую романтику.
Столики Раисы располагались наискосок, она часто пробегала мимо, крепкие икры, похожие на кегли. Покровский любил, чтобы ноги не прямые были, а с сюжетом, лодыжки пусть и деревенские, но другой формы, внизу поуже, выше, к ляжкам, резко идущие вширь…
Раиса Абаулина периодически ныряла на кухню и выныривала оттуда с полным подносом. Это понятно, но еще несколько раз она выходила в холл, куда по логике вещей ей особо было не надо. Дождавшись очередного эпизода, Покровский двинул следом, будто бы в туалет. Увидел, как Раиса Абаулина, почти не скрываясь, передает энергичному гражданину бутылку «Столичной». В философском смысле скрывать и нечего. Довольно глупо, что водка продается в торговых сетях до семи. Но в юридическом смысле разумно было бы таиться. Откровенное нарушение. Покровский, проходя мимо, глянул Раисе в лицо, она не смутилась, Покровского тоже окинула коротким оценивающим взором.
Две золотые цепочки на шее или даже три. Грудь не чрезмерная, но крупная, сочная, того и гляди выпрыгнет, лифчик тесноватый.
Все, упорхнула Рая.
Музыканты заиграли – настолько фальшиво, что надо уж уходить.
Правильно, что не пригласил Марину Мурашову. Если приглашать, то заранее заказать столик на двоих, и не здесь, а договориться, например, в ресторане Дома кино. Или вообще пригласить в филармонию.
Только это ни к чему.
Вытаскивая из кармана ключи от квартиры, Покровский услышал, как звонит телефон. Первая мысль, конечно, про новых старушек. Телефон в коридоре, снял сразу трубку, другой рукой стукнул по выключателю, но попал по выключателю не от коридора, а от кухни. Так и разговаривал в темноте. Свет из кухни отражался в зеркале за спиной, зеркало отражалось в дверном стекле, тень Покровского с трубкой подле уха колыхалась вместе с бамбуковой занавеской.
– Это я, привет! – Кравцов в трубке. Задыхается, запыхался.
– Что там?
– Освободили Фридмана! – отрапортовал Кравцов.
– Кого… Откуда, то есть?
– Мишу Фридмана из подвала! Все в порядке, отправили его домой целым и невредимым. Звоню, чтобы ты не беспокоился!
– Я и не беспокоился.
Не стал добавлять, что пребывание Фридмана в некоем подвале в целом для него новость. Про медаль «За освобождение Фридмана» шутка еще позже в голову пришла.
29 мая, четверг
Форму Покровский надевал редко. По официальным оказиям раза два в месяц, еще пару раз по настроению, по внутренней какой-то подсказке. Сегодня увидел в шкафу (пока был в отпуске, Эвелина Октябриновна ее вычистила), решил нацепить. И прямо символически вышло, хуже не придумаешь.
Постовой во входной будке на Петровке был сосредоточен сверх обычного, и Покровский заподозрил что-то неладное. У клумбочки, которую уже который год грозились заменить монументальной пропагандой, столкнулся с тем из парткома, которого про себя давно называл вслед за Жуневым неприличным словом с добавлением «из парткома». Тот не заметил Покровского, чуть с ног не сбил.