Наконец, на круг вышел смуглый, как цыган, человек. Старая войлочная шляпа на затылке, из-под нее на узкий лоб падает курчавая прядь волос. Глаза быстрые, смешливые, руки длинные, подвижные. Он заговорил:
— Охоты быть атаманом у меня нету. Но ежели бы я вел ватагу, то мы ходили бы по смелым дорогам. По мне — разгуляться ватаге на всю ширь! Налетать на богатые селения, держать в страхе все дороги окрест. Добывать оружие, золото да камни драгоценные. А когда ватага станет богатой, откупиться от татар, найти добрых коней, да и по домам. Вот как, по-моему, должен думать наш атаман.
Ватага зашумела, заволновалась.
— Я бы к тому атаману в ватагу не пошел, — спокойно произнес Василько. — Да и выйдет, что не ватага это, а шайка разбойников. Разве креста на нас нет — в разбойники-то идти. Нам ли, люду, измученному всякими грабителями, думать самим о разбое… А по мне так жить надо: найти в горах место тайное и неприступное и устроить там жилье. Оклематься[32], отдохнуть. Оружия у нас немало есть — будем ходить на охоту. Зверья в сих лесах много. Мясо на еду, шкуры на одежду. А войдем в силу, подумаем, как и оружие каждому добыть.
— Так и будем всю жизнь в норе сидеть, как кроты! — выкрикнул смуглый. — Пошто оружие иметь, если в бой не ходить?
— Раны залечим, сил наберемся, начнем пробиваться к Корчеву. Дорога будет с боями — туда свободно не пройти. Вот и оружие пригодится.
— А что в Корчеве?
— Сказывают, там перехвачено море Русское рукавом узким. Отобьем ладьи и переправимся на тот край. А там и Дон недалеко — земля вольная. Как думаете, братцы?
Люди зашумели одобрительно.
— Кто еще за атамана хочет говорить?
Никто не двигался с места. И опять зашумели люди:
— Тебе атаманом быть, Василько, не желаем другого.
— Твое слово, атаман.
— Что дальше делать?
Василько хотел снова заговорить о дружбе и крепости, но передумал и коротко произнес:
— Ватаге спать до ночи. Днем идти опасно — дорогу перейдем в темноте.
— А охрану? — спросил Ивашка.
— Мне первое слово, мне первому и в дозор.
— И то верно, — засмеялся Ивашка.
Над поляной поднялось солнце. Горячие лучи обсушили траву, нагрели землю.
Ватажники крепко спят на шелковистой мураве в тени деревьев, обступивших поляну.
Только Ольге не спится. Очень неловко ей в тесной одежде татарского воина. Малахай она сбросила, раскинув по плечам тяжелые косы, а как кафтан с кольчугой снять?.. А тут еще сердце чего-то ждет и отчего-то замирает.
Атаман с Ивашкой обошли вокруг поляны; вот Ивашка улыбнулся и что-то сказал, бросив взгляд в сторону Ольги.
Атаман понимающе кивнул головой и пошел к коновязи. Развязал узел, притороченный к седлу, вытянул полотно шатра. В дальнем углу поляны вырезал кинжалом кол и с силой вдавил его острием в землю. На кол натянул шатер, принес переметную суму, в которой лежала одежда девушки, и крикнул:
— Иди в шатер — переоденься! Неловко, чай, в одежде воинской.
Светлые лучи, как иглы, скользят над деревьями, через просветы в листве снопами бьют в полотнище шатра. От того шатер становится матово-прозрачным, как фарфор. На полотне яркие цветные тени листьев.
Ольга переоделась и вышла из шатра. Распрямилась, поправила венец кос на голове, оглянувшись, опустилась на ковер густых трав.
Василько сидел поодаль. Подошел Ивашка.
— Стал атаманом — расселся, будто князь, — подтолкнул он Василька. — А кто Ольгу за вызволение благодарить будет? Может, я?
— Не осмелюсь как-то.
— Ну-ну, иди!
Сокол, осторожно ступая, словно боясь разбудить ватажников, подошел к Ольге, снял шапку, поклонился, коснувшись рукой земли.
— Други мои по неволе… велели поклониться тебе/ Если бы не ты… греметь нам цепями. Спаси бог тебя за это.
Ольга поднялась с земли, ответила на поклон:
— Моя заслуга того не стоит. Если бы не Федор да не дядя Иван…
— От меня тоже вечное спасибо. Всю жизнь в долгу буду.
— И я твоей услуги не забуду. Дикое поле помнишь ли? Если бы не твоя дружина, что бы с нами сталось…
— Неужто с той поры помнила? — тихо сказал Василько.
Ольга помолчала, опустив глаза, потом спросила:
— А ты, я чаю, и не приметил меня тогда? Хоть и дальняя была дорога, ты к возку нашему ни разу не подъехал. А мне, видит бог, так поговорить с тобой хотелось.
— Смел ли я! — с жаром ответил Василько. — Мне ли, простому дружиннику, водить с тобой речи, да еще при отце.
— Тятенька мой — добрый.
— А коль честно сказать, — не отца я твоего боялся, а самого себя. И то правда — легко сердце отдать, а как потом жить без него! Подошел бы я к тебе, поговорил, а что далее? Уехала бы ты, а мне терзаться да мучиться. Потому и не подъехал — сам себя уберегал.