— Я согласен, — сказал Теодоро.
— Ну что ж, будем женить Теодоро, — усмехаясь, сказал старший брат. — Невеста уже, по-моему, есть.
— Кто она? Почему не знаю? — спросил отец, ставя бокал на стол.
— Сурожского купца дочь. Русичка. Ольгой ее зовут— если не ошибаюсь…
Теодоро вздрогнул, но промолчал.
— Правда, есть малая помеха, — не унимался Андреоло, — ее надо сначала обратить в нашу веру. Она православная. Ну, что же молчишь? Может, ты сам примешь православие?
— Это смотря по тому, какая женщина, — неожиданно заявил ди Гуаско. — Надо посмотреть, стоит ли игра свеч. Ой, сынки, я-то уж наверняка знаю, что есть такие бабы, ради которых не только православную, но даже и магометову веру принять можно. И нет выше веры, чем вера в женскую красоту. Д-да, я это хорошо знаю.
В голове Теодоро слова пьяного отца взметнули целый вихрь мыслей. «Значит, отец не осуждает иноверие ради любви, а это — главное. Надо поговорить с Ольгой, а до этого ни слова никому. Если девушка и ее отец будут согласны, нужно показать ее отцу, и он поймет меня. Завтра праздник, и наверное Ольга будет на гулянии, я обязательно должен увидеть ее».
— Пора по домам, — поднимаясь, промолвил старый ди Гуаско. — А насчет невесты поговорим потом. Сейчас мы пьяны. Собирайтесь, сынки, поедем в Тасили.
Чтобы выехать из города на дорогу, идущую в Скути, надо проехать всю улицу св. Константина, свернуть в греческую слободку и, миновав монастырь у Вонючего источника, спуститься вниз, в долину.
Улица святого Константина узкая, едва-едва проедут по ней рядом три. всадника. Спокойно помахивая густыми гривами, идут кони. Старый ди Гуаско в середине и чуть-чуть (на голову коня) впереди. Справа в седле Андреоло, слева — Теодоро.
Встречные пешие плотно прижимаются к заборам. А те, кого несчастье послало навстречу знатным латинянам с повозкой или конем, в страхе поворачивают назад, чтобы вовремя убраться в ближайший переулок.
Люди смотрят на кавалькаду и, сжимая кулаки, с ненавистью произносят про себя: «Будьте вы прокляты, хищники! Опять собрались все вместе, опять, видно, затеяли какое-нибудь страшное дело!»
Подобно тому, как Рим в древности называли городом семи холмов[39], так Сурож называли городом семи несчастий.
Вполне вероятно, что так прозвали его бедные генуэзцы, каких довольно много было в Суроже. Тысячами приезжали они из далекой республики Генуи, но только единицы, такие, как ди Гуаско, стали богачами. Так же, как и населявшие Сурож греки, армяне и русские, бедные генуэзцы терпели все невзгоды суровой жизни. Несчастий, обрушивавшихся постоянно на город, было, конечно, больше семи, но особенно много бед приходилось переносить жителям от наводнений, от алчности и жестокости богачей, от татарских набегов, от междоусобной вражды греческих князей, от борьбы между католической и православной церковью, от работорговли и от давления, которое постоянно оказывала Кафа на подвассальный город.
Вот это все, вероятно, и имели в виду жители Сурожа, называя его городом семи несчастий.
Подъем к Кутлаку не заметен на глаз, но кони дышат тяжело. Старый Гуаско по-прежнему молчит. Андреоло и Теодоро вполголоса напевают старую лигурийскую песню.
В гору идет дорога.
— Как вы думаете, сынки, — прервал вдруг молчание Антонио, — так и оставим это дело без внимания?
— Какое?
— То, что слуги удрали, кинув синьора Теодоро в беде?
— А-а, — протянул Теодоро. — Мне кажется, что всех их наказывать не стоит. Повесить одного в назидание другим, и этого вполне достаточно.
— Без суда? — спросил отец. — Чтобы мне потом опять тратить кучу денег на замазывание ртов в Кафинской курии?
— Но если слугу предать суду синдиков, нам придется сказать правду, — вмешался Андреоло. — И суд вряд ли обвинит одного слугу, если бежали все с синьором Теодоро во главе.
— Ты сам наверняка удрал бы раньше! — зло крикнул Теодоро. — Ты вообще боишься ездить за живым товаром!
— Ну, я не проспал бы!
— А ну, цыц, вы! — заорал отец. — Опять рады сцепиться. Суд синдиков! К дьяволу этот суд. Мы соорудим свой трибунал, и, клянусь громом, он будет не хуже всякого другого. Я уже имею на этот счет кое-какие мыслишки.
Мы нагоним этим судом такой страх на наших бездельников, что они будут шелковыми.