— Ты мудро поступил, великодушный хан.
— Ты так думаешь?
— Аллах тому свидетель. Разве может повелитель решать большие государственные дела в один миг. Послы сказали тебе свое слово, ты им сказал свое. Этого на один раз достаточно. Теперь пусть послы посидят и подумают — правильно ли они говорили. И у тебя, мой мудрый хан, сейчас есть время взвесить все твои слова и принять наилучшее решение. Я хорошо знаю князя Ивана…
— Расскажи мне, что он за человек.
— Князь Иван может быть хорошим и верным другом — он не способен на вероломство. Какую корысть он мог иметь от меня, от слабой женщины? Никакой. Но стал мне другом, и только по его воле живут сейчас мои дети. Уже много лет как князь Иван кормит и одевает сыновей моих и не просит за это платы. В этом я вижу благородство его души. Такой друг и брат только усилит твое могущество, укрепит твой трон. Можешь ли ты сказать подобное о нашем союзнике Хазиэмире?[57]
— О Хазиэмире я этого сказать не могу. Только расчет держит его в союзе со мной.
— И все-таки ты в грамотах ему пишешь «равный брат мой», а князя Ивана равным признать не хочешь. Почему?
— Князь Иван данник хана Ахмата!
— А разве Ахмат твой друг?
— Фуй, шайтан! Я ненавижу этого пожирателя падали. Он мой враг!
— И князю Ивану он недруг. Будучи в братстве с великим князем русским, вам легче задушить вашего общего врага.
— Посол сказал, что Иван не желает нападать на Ахмата.
— На то его воля. Но тебе, верно, известно, что Ахмат сам собирается набежать на Москву.
— Мои люди в Орде доносят мне об этом. Это верно.
— Пиши Ивану братство и любовь, мой повелитель, и это принесет тебе славу и богатство. Коли Ахмат уйдет в набег на Русь, ты братства Иванова ради пошлешь свои войска в Орду и в отсутствие хана Ахмата захватишь все его богатство. Если Ахмат, возвратясь, пойдет за то войной на тебя, Иван поможет тебе, и вы растерзаете Ахмата.
— Слышал я, что Иван намерен отнять у Хазиэмира киевские земли. Если он пойдет на круля польского, как мне быть? Хазиэмиру я еще раньше шерть давал.
— В войне из двух друзей выберешь одного. Твой мудрый ум подскажет, какого.
— Ты говорила о щедрости князя. Однако он мне не хочет давать поминков, а круль мне их дает.
— Говорят, послы Ивановы привезли тебе большой бакшиш, говорят, он дороже трех годовых поминков Хазиэмира. Разве не все равно алмазу, как его назовут, бакшишем или поминком. От того не перестанет он быть алмазом.
— Ты права, Ази, и я дам шерть князю Ивану. Ширин мне тоже дал такой совет. Совет двух мудрых — правильный совет.
Глава восьмая
МОГУЧИЙ ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЯ
Менгли-Гиреево слово брату моему великому князю Ивану. Промеж нас братская дружба учинилась, другу другом быти, а недругу недругом быти.
ВО ДВОРЦЕ БЕЯ ШИРИНА
Прошла неделя, как от горенки Никиты Васильевича увели стражу. Теперь русское посольство ходило по городу вольно, однако в посольский дворик никто из татар не приходил. О существовании людей посольских во дворце будто забыли. Наконец, однажды под вечер, когда боярин совсем уже собрался отходить ко сну, в его спаленку в сопровождении Шомельки протиснулся толстый татарин.
— Образец великих и почтенных, рудник всех добродетелей, аг[58] собственного двора, источник счастья, рассадник могущества, да увековечит аллах его могущество, пресветлый бей-Ширин приглашает русского посла в свой дворец, — проговорил он.
Как только Шомелька перевел приглашение, Беклемишев сразу же стал собираться и повелел крикнуть Никиту Чурилова и стражу. Татарин, видимо, понял приказ боярина и торопливо сказал Шомельке:
— Посла приглашают одного. Я буду его проводником и охраной. Пусть посол верит благородному Ширину: его голова будет целой и невредимой.
Никита Чурилов стал отговаривать Беклемишева.
— Не ходи, Василич. Риск зело велик. Похоже на обычную татарскую пакость. Убить посла во дворце, видно, грехом считают, да и от людей будет неприлично. На улице снесут голову, и тела не найдем.
— Вам же ведомо, что я к Ширину пошел. С него, в случае чего, завтра спросите.
— Откажется, разбойник. Отколь нам знать, что сей человек от Ширина? Завтра, к тому же, будет поздно, коль тебя в живых не будет.
— Не о себе думать надобно — о деле, — ответил боярин. — Не пойти — скажут, струсил русский посол. Я иду один!