— Встань, бей, и собери деньги, — тихо произнес хан. — Моя память не подсказывает мне, о каком повелении ты говоришь. Разве у меня нет своей казны? Зачем же я буду выпрашивать золото у моих беев?
— Не далее, чем в прошлый раз, твои уста произнесли: «Успокойся, Халиль-бей. Приготовь мешок золота, и я помогу выручить твоего сына».
— А ты знаешь, что твой сын айдамах и его ждет смерть? Стоит ли он этих денег, есть ли расчет отцу выручать такого сына? Ты знаешь, что гласит яса?
Ширин-бей поднялся и, глядя хану прямо в глаза, сказал:
— Знаю. Яса гласит: «Не возводи вину заглазно, дай человеку сказать слово в свое оправдание, ибо он, может быть, невинен». Так гласит яса. Джаны-Бек хороший воин, но и он мог ошибиться. Сперва надо послушать Алима и тогда возводить на него вину. Помоги, великий, вызволить мне сына, и я, если он окажется виновным, сам приведу его к твоей карающей руке.
— Ты прав. Халиль-бей, — сказал Менгли, не сводя глаз с золотых монет. — Надо сначала поговорить с Алимом, а уже потом судить о его вине. Оставь деньги, иди в свой сераль и жди. Я сам обо всем позабочусь. Иди.
После ухода Ширина к хану снова был позван Ионаша. Менгли спросил шпиона:
— Из крепости латинцев в Суроже надо выкрасть одного человека. К кому следует обратиться моему человеку?
— Пусть он найдет Андреоло ди Гуаско. Этот человек за деньги сможет выкрасть из крепости даже самого консула.
— Хорошо. Ты можешь идти. Деньги на кафинское дело получил? — Ионаша кивнул головой.
Хан был доволен. Правда, сегодня не удался день мудрости из-за этих неотложных дел, но зато Менгли стал богаче. Мудрость — это сила, но золото — сильнее, — решил он про себя и, довольный, отправился на молитву.
Вечером еще одна радость ждала Менгли-Гирея. Его посетил консул Солдайи Христофоро ди Негро.
Долго шла спокойная беседа с консулом, но хан так и не мог догадаться о цели приезда Христофоро.
— Что привело тебя в мой дворец? — не вытерпев, спросил хан. Ди Негро помедлил с ответом немного, потом сказал:
— Тревожные времена подходят, глубокочтимый хан, для нас, латинян. Сношения с Генуей становятся все труднее и труднее, скоро и совсем нельзя будет попасть на родину. Султан грозится пограбить наши колонии с моря, и я боюсь за скудные мои сбережения. Я знаю давно, как честен и благороден ты, мой друг, и потому хочу просить тебя: прими на сохранение все то, что я скопил за эти годы. Это, правда, невесть какое богатство, однако я опасаюсь за его целость. А в твоей казне оно сохранится надежнее в любое время. Сохрани мне вот это, — и с этими словами консул вынул из-за широкого пояса четыре вместительных кошелька.
— Это все. что ты приобрел за эти годы? — лукаво спросил Менгли.
— Все, — вздохнув, ответил консул. — Откуда же больше? Ты знаешь — консул Солдайи получает от банка святого Георгия всего сто сонмов в год, а здесь их две тысячи. Скажи мне, примешь ли скудные мои сбережения?
— Только дружбы ради я разрешаю тебе оставить золото и сохраню его до последней монеты. Расписку получишь у моего казначея.
— Не обижай меня, великий хан. Разве твое слово для меня не в тысячу крат ценнее бумаги! Пусть деньги лежат под твоей охраной, может, наступит час, и под твою защиту я отдам нечто дороже золота — мою жизнь. Я надеюсь, и тогда хан не откажет мне.
Хан, улыбнувшись, кивнул головой и спрятал кошельки под подушку.
Следуя к дому Коррадо, консул думал про себя: «Устав запрещает консулу брать взятки даже от царей, но там ни слова не сказано о запрещении давать взятки царям. Значит, я не нарушил устава».
Менгли-Гирей, положив полученное за день золото в свою казну, отправился на молитву перед сном.
— Слава аллаху великому и всемогущему за мудрость, дарованную мне сегодня, — произнес хан после молитвы. — Много великих дел сделал я, много нужных решений принял.
Присутствовавший на молитве имам, услышав последние слова хана, усмехнулся украдкой. Уж он-то хорошо знал, что ни одного решения хан не принял самолично. Дать шертную грамоту московитам посоветовала мудрая Нур-Салтан, судьбу Алима решило золото ширинской казны, а принять деньги на хранение просил сам солдай-ский консул. Хан думает, что никто не знает об этом. Он глубоко ошибается. От служителей всевидящего аллаха ничего скрыть невозможно.
Глава девятая
«ДЛЯ ГРЕХА ПРИКРЫТИЯ»
СТРАШНОЕ ПРИЗНАНИЕ
— Если так дело пойдет и дальше — мои сынки пустят меня нагишом гулять по белу свету! — в гневе произнес Антонио ди Гуаско, стукнув пустой кружкой из-под вина по столу. — А ну-ка повтори, Теодоро, еще раз, как все это вышло.