Сунул ее в рот, но так и не прикурил. Словно мысленно осознав, что курение не доставит ему настоящего удовольствия, вытащил сигарету изо рта, разочарованно посмотрел на нее и положил на широкий, в форме канавки, ободок блюдца; она тут же порыжела и наполовину промокла.
Мужчина в будке теперь уже исправлял некоторые свои наброски. Перевернув карандаш, он добросовестно что-то стирал ластиком с самого края рисунка. Затем наклонился поближе и подул на расчищенное место, чтобы удалить скатавшиеся частички резинки. Реставрировав таким образом поверхность, которую выбрал себе для работы, снова принялся рисовать. О том, что происходит за дверью будки, он, казалось, совершенно позабыл.
Сокольски допил кофе и опять вытер губы, но не потому, что был такой воспитанный, а в предвкушении неизбежных неприятностей. Тут он заговорил — впервые с тех пор, как они вошли.
— Сам сделаешь? — спросил он. — Или предпочитаешь, чтобы доложил я?
Доббсу не потребовалось никакой преамбулы, чтобы понять его вопрос.
— Сам, — угрюмо бросил он. — Все равно кому-то из нас придется это сделать.
Он встал из-за стола и направился в заднюю часть зала к телефонным будкам, которые приметил еще раньше. Теперь, отодвинув часть столов и стульев в сторону, чтобы обеспечить себе свободу действий, там протирал пол цветной швейцар. Его согнувшаяся фигура, ведро, которое следовало обойти и случайно не перевернуть, влажный пол, ступая по которому можно, чего доброго, поскользнуться, — все это, вероятно, отвлекло внимание Доббса.
Оказавшись перед кабинками, он потянулся к ручке той, что была освещена, и потянул дверцу на себя. А когда уже поднял ногу, готовый войти, увидел прямо у себя перед носом чей-то затылок.
Мужчина в кабинке даже не пошевельнулся в ожидании, когда вторжение прекратится, он лишь спокойно на мгновение приостановил свое занятие. Его карандаш повис в воздухе.
— Простите, — пробормотал Доббс, попятился, закрыл дверцу и вошел в соседнюю кабинку.
Карандаш снова принялся исписывать стену, тщательно прорабатывая те же линии снова и снова, чтобы они стали толще, заметнее.
Через тонкую боковую перегородку донеслось звяканье опущенной монеты и быстрое вращение наборного диска, который повернулся всего раз. Затем настороженный голос: «Главное управление, пожалуйста». Дальше голос то появлялся, то исчезал, и не только потому, что разговор шел тихо, но и из-за частых остановок — говорившего постоянно прерывали.
— Его и след простыл…
— Сделали, что могли…
— С ног сбились…
— Я знаю, лейтенант, но мы делаем все, что в наших силах…
— Да, сэр…
— Так точно, сэр…
— Да, сэр, лейтенант…
— Так точно, сэр…
Сокольски уже оказался рядом с будкой. Один раз, чтобы легче было стоять, он оперся ладонью о стеклянную панель второй кабинки, не той, в которой находился Доббс. Затем убрал руку, и на стекле осталось мокрое пятно — нервничая, он потел. Мужчина в будке повернул голову и бросил на Сокольски короткий взгляд, оставшийся на стекле эфемерный отпечаток затуманил черты его лица подобно прозрачной маске, над которой открыто смотрели его глаза. Затем он снова повернулся лицом к стене, а отпечаток на стекле испарился.
Доббс вышел, и они постояли немного возле будок.
— Устроил мне такой разгон. Жаль, что ты не слышал.
Сокольски в тревоге прикусил нижнюю губу.
— Он с нас не слезет, — продолжал Доббс. — Без него, говорит, даже не показывайтесь.
Сокольски приглушенно ахнул в испуге:
— Он считает, мы от него что-то утаиваем?
— Давай двигаться, — заключил Доббс. — Тут нам все равно ловить некого.
Они направились вдоль стены к выходу, в том же порядке, в каком вошли, — Сокольски тащился за Доббсом.
— Чеки не забудь, — напомнил Сокольски.
Доббс сделал крюк к столику, где они сидели.
И опять сначала подошел к тому, что был занят еще до их появления в закусочной. По ошибке взял бесхозный чек. Затем, сообразив, бросил его с некоторым раздражением, прошел дальше, взял свои чеки и присоединился к напарнику у кассы. Прозвенел кассовый аппарат. Они ушли.
Мужчина в будке порылся у себя в кармане, вытащил два десятицентовика, двадцатипятицентовик, несколько пенсов, посмотрел на них, снова сунул в карман и встал.
Открыл дверцу будки, вышел в зал, подошел к кассиру.
— Дайте мне, пожалуйста, два пятицентовика, — смиренно произнес он и положил десятицентовик.
Кассир хмуро на него посмотрел. Но деньги все же разменял. Мужчина взял пятицентовики и вернулся в телефонную будку.
Дверь закусочной снова распахнулась, вошел Доббс и положил перед кассиром какую-то мелочь.
— Пачку сигарет, — нетерпеливо бросил он. — Только что был здесь, а купить забыл.
Плечо, локоть, бедро другого мужчины как раз скрывались за дверцей будки.
Доббс схватил сигареты и выскочил на улицу. Измученная дверь крутнулась еще раз и замерла.
В будке звякнула опущенная в отверстие монета. Диск аппарата заскрипел и быстро повернулся — всего раз.
— Главное управление, пожалуйста, — смиренным голосом сказал мужчина.
Глава 19
Конец полицейской операции
Десять пятьдесят одна. Макманус у себя в кабинете, один. В том же самом кабинете, в котором они стояли перед ним вытянувшись в струнку и в котором он раздавал им задания и указания. Когда же это было: два дня или два месяца назад? Сейчас лейтенант совершенно один, под конусом света от большого белого треугольника с основанием на столе корпит над донесением. Слева от него лежат еще два донесения, которые он только что прочитал. А справа еще три, а может, четыре, до которых пока руки не дошли. Донесения поступили от всех оперативников. И все об одном и том же.
Макманус снял пиджак и галстук, на голове соорудил кукушкино гнездо, все еще полноценное для человека его возраста. На столе тикали его карманные часы с открытой крышкой. Он постоянно поглядывал на них, отрываясь от докладов, потом снова брался за перо.
Макманус, что называется, зашился, как и все другие, кто занимается этим делом. Потому-то и злится и выходит из себя. Не привык выполнять работу к какому-то строго установленному жесткому сроку. Такого с ним еще в жизни не случалось.
Закончив читать доклад, он подчеркнул этот факт, разочарованно стукнул тяжелым кулаком по столу. Лейтенант сделал это и по прочтении первых двух донесений. Никакого толку, они никуда не ведут. Он отложил донесение, взял следующее.
Зазвонил телефон. В среднем он звонил каждые четыре-пять минут уже много часов подряд, а сейчас, если на то пошло, набирает скорость. Правда, на сей раз всего лишь дежурный сержант.
— Нет, — решительно отказал лейтенант. — Занят по горло. Пусть этим займется кто-нибудь другой.
И взял новое донесение, начал читать, но голова все еще занята предыдущим докладом, что-то в нем не давало Макманусу покоя. Он оставил новое донесение, возвратился к предыдущему, ероша волосы.
Просмотрев его еще раз, отбросил в сторону и снял телефонную трубку:
— Срочно доставьте сюда хозяина лавки подержанных вещей. Спитцера. Хочу потолковать с ним лично. Как это он не знал, что туфли стояли у него в витрине? А впрочем, ладно, отставить. Уже слишком поздно.
«Но даже если он и знал, — думал Макманус, — что это нам дает? Суть ведь в том, откуда об этом знал Томпкинс? Мы все время попадаем в один и тот же тупик. Откуда бы ты ни начал, непременно всегда оказываешься в том же месте».
Он закончил читать следующее донесение и снова с недовольством стукнул кулаком по столу.
Десять пятьдесят три. Позвонил Моллой с севера штата. Новые подробности об эпизоде с побегом львов:
— Мать малыша лет восьми-девяти только что притащила его за шкирку к местному участковому. Я тоже при этом присутствовал. Он все еще завывал от порки, которую ему задали дома. Мальчишка признался, что зажег хлопушку, бросил ее в клетку со львами, а сам удрал.