Михаил ШЕСТЕРИКОВ
У ОГОНЬКА ЮНОСТИ
Лирическая поэма
1
Ночь…
Лихим комарьем искусанный,
Он сидит в лесу у огня.
И ему, пареньку безусому,
Не видать оттуда меня.
У него мой тогдашний голос
И улыбка тоже моя,
И дремучий с рыжинкой волос.
Он — тот юноша — это я.
У него рука не отпилена.
Зубы белые — полон рот.
Он угрюмо слушает филина,
Что опять за рекой орет.
И в глазах у него сияние —
Костерка отраженный свет.
Разделяет нас расстояние —
Двадцать пять отгремевших лет.
Пронеслись они в тучах пыли,
В скрипе льда и реве огня.
Как они меня опалили,
Как виски мои побелили!..
Впрочем, он не видит меня.
И не ночь его ослепила,
И таков извечный закон:
Человек видит то, что было,
Что с ним будет — не видит он.
Что он знал тогда, этот парень
Из деревни Большие Гари?
Прибыл он сюда на строительство
Ставить первенец — автозавод.
Хоть прописан в барак на жительстве,
Но пока в шалаше живет.
В комсомольской Первой бригаде,
Что гремит на весь автострой,
Он работает на эстакаде
И среди героев — герой.
Сколько тонн одного металла,
Выпиравшего вкривь и вкось.
На его горбу побывало,
С барж на берег перебралось!
И когда пудов на пять штука
У чего была на хребте,
Он кричал ребятам:
— А ну-ка,
Приплюсуй еще сироте!
Ну, а те, добра не жалея,
Клали штуки потяжелее.
Ночью спать бы ему по праву.
Но команда вставать дана:
Срочно надо копать канаву —
Вдруг потребовалась она.
Да, друзья, в том времени дальнем
Все он делал: носил и рыл.
Был тогда и краном портальным,
Экскаватором тоже был.
…Вижу я: он сидит под елью.
Песни, смех в его шалаше.
Одному ему нет веселья —
Горько, пасмурно на душе.
Да, плохи у парня дела,
У доверчивой деревенщины,
Обещала и не пришла.
А чего с нее спросишь, с женщины?
Я смотрю на него. И жаль,
Что не скажешь ему сквозь даль:
Эта девушка заревая,
Нелюдимый, лесной дичок,
Твоих мук не подозревая,
Сладко спит сейчас, дурачок.
Улыбается. Ей приснилось:
Ты ее целуешь опять.
Так зачем же, скажи на милость,
Ей с тобой по ночам гулять?
Слушать россказни про планеты,
Что со звездами путаешь ты.
Ей до них пока дела нету,
Пусть глядят себе с высоты.
Лучше быть во сне поцелованной,
Чем насчет планет образованной.
И тем более нет расчета
Изучать с тобой небеса:
Зазтра ей вставать на работу,
Кирпичи носить на леса.
Все уснули.
А он не спит.
У костра горюет веселого.
Все о Мане своей грустит,
Опустивши на руки голову.
Все твердит про ее глаза:
Бирюза,
Гроза,
Слеза…
И не верится мне, друзья,
Что тот юноша — это я.
2
Одноруким седым ветераном
Я стою сейчас у окна.
А на кухне, под буйным краном,
Домывает посуду жена.
Позабыла она про Кинешму,
Где родилась и где росла.
Превратилась в Марью Лукиничну
Та, что Маней тогда была.
Скоро ляжет оне в кровать,
Книжку спросит и по привычке,
Одолеет две-три странички,
Выключателем — щелк! — и спать.
Спит жена моя крепко очень,
За одним исключеньем, впрочем.
Стоит мне с замираньем сердца
Приоткрыть у буфета дверцу,
Расстается тут же со сном
И допрашивает:
— Эй, товарищ,
Что ты ночью в буфете шаришь?
Или снова графин с вином?
И приходится мне ответить
Милой, чуткой моей жене,
Что я книжки ищу в буфете,
А она заявляет мне:
— Мы с тобой условились вроде,
Что их надо искать в комоде.
Ночь…
А я у окна стою
И не трогаю боль мою.
Спит жена. И заснул весь дом.
И слышней на улице ветер.
Нет уж, мать, никаким вином
Не залить мне тоски по детям.
Не ушли от бомбы они,
Соловьи, запеть не успевшие.
И осталися нам одни
Фотографии обгоревшие.
Но по-прежнему мы о них
Вспоминаем, как о живых.
Повстречается нам студентка.
Щеки с ямочками. Мила.
Мы вздохнем: «И наша Еленка
Вот такой бы тоже была».
Или в юношеском забеге
Мальчуган не жалеет ног,
А мы думаем об Олеге:
«Был не меньше бы наш сынок!»
И когда гуляем в народе,
Нам все кажется, где-то тут
Наши выросшие дети ходят,
Только нас никак не найдут.
И пока, видно, жизни срок
Не пройдет и пока нам светит
Нашей юности огонек,
Будут живы и наши дети.
3
Милый, светлый мой огонек,
Как ты близок и как далек!..
Вот у всей земли на виду
Ты горишь в тридцатом году.
Из годов шестой пятилетки
Я на пламя твое иду.
Мне видны другие костры
На местах необжитых, новых:
У привольной воды Ангары
И на Волге — у гор Жигулевых,
И в далекой беззвездной мгле
На степной целинной земле.
Золотые ночные огни,
И тепло и свет новоселов!
Сколько дум рождают они,
Молодых, горячих, веселых —
Вот в ночной тайге паренек,
В окруженьи спящих товарищей,
Бережет такой огонек,
Жарким золотом отливающий.
И летят из костра угольки,
Как трассирующие пули,
На разостланные пиджаки
Тех, что рядом с костром уснули.
Знаю, в чей-то рукав пиджака
Угодит прыгун раскаленный —
И знакомо у костерка
Вдруг потянет ватой паленой.
А ребята вовсю храпят —
Чащ сибирских первые жители.
Входит, входит сила в ребят,
Отдыхающих градостроителей.
Я смотрю на спящий народ,
Однорукий, седой калека, —
И завидка меня берет,
Работящего человека.
Попросить бы у них топор,
Тронуть лезвие деловито.
И уйти бы в сосновый бор,
Наработаться там досыта!
Но где взять мне руку мою?
Раздробило ее в бою.
4
Память, память моя живая,
Вновь я горе переживаю!
До конца войны за три дня,
Торопливо, под местным наркозом,
На столе врачуют меня —
И черны в глазах мои слезы!
Что он делает, чертов врач,
Пилит руку, словно полено, —
Только что не прижал коленом.
Но все кончено: плачь не плачь.
Я прощаюсь с правой рукой,
Что мне в жизни служила немало.
Ею поле пахал сохой,
Становий завод над Окой,
И пилила она и тесала,
И в тетрадке строку за строкой
На вечернем рабфаке писала.
Ею в цехе ковал металл,
Раскаленный, глухой к удару,
Добрым людям ее подавал
И держал заздравную чару.
Ею в зябком саду весной
Топором по колышкам тюкал
И на ней в тишине ночной
Своего сынишку баюкал.
~ 1 ~