— Вот это козел! — смеясь, сказал дядя Костя, потирая бок.
Теперь Мария Ивановна не отворачивалась от него, всю дорогу теперь она смотрела на него жалостливыми глазами.
Ехать в автобусе очень интересно. Особенно если едешь быстро. Каждую секунду за окном что-нибудь новое — это как кино смотришь. Только что была речка, был лес, а потом поле, по полю ползет трактор. И вдруг море. Его ждали, а появилось оно неожиданно.
Девчонки тыкали пальцем в каждое пятнышко на горизонте, а море появилось сразу, не одним кусочком, а во всю ширь, синее-синее, огромное-огромное и гладкое, как доска. И только сейчас Варя почувствовала, как она соскучилась по его шуму, по его теплой, нежной воде.
Тех ребят, которым предстояло плыть на пароходе, высадили в порту, а остальных повезли на вокзал.
«Агат», с которым должна приехать из Новоморского мама, еще не пришел.
Сашка тоже сошел в порту, он жил в этом городе, а домой почему-то не торопился. Он скинул штаны, рубаху и нырнул и поплыл, хвалясь перед Варей, как хорошо плавает.
Она сидела на берегу, раздевалась, смотрела на Сашку и думала о том, что вот сейчас она выкупается, встретит маму, сядет на «Агат», а вечером уже увидит поселковых девчонок и будет рассказывать им о лагере, а они будут ей очень завидовать.
Впереди у Вари был большой, полный событий и впечатлений день: ей надо не только обойти всех подруг, но и успеть отнести в школу заспиртованную лягушку и, может быть, сходить в кино. Она сто лет не была в кино.
Но Варя не знала, что этот день станет самым трудным, самым тяжелым и самым страшным в ее жизни. Все изменится через несколько минут. Вот она возьмет свой мешок, развяжет, чтобы достать полотенце, и все изменится, и не пойдет Варя купаться, не увидит в этот вечер своих подруг, не отнесет в школу заспиртованную лягушку.
Варя взяла мешок, развязала его, сунула туда руку, ища полотенце. Но никак не могла его нащупать и, рассердившись, вывалила содержимое на песок. Полотенце лежало в самом низу. Варя отложила его, стала засовывать вещи обратно. Сначала засунула банку с лягушкой. Засунула банку и вдруг увидела, что в мешке нет пионерского галстука.
Это был не простой галстук. Это был особенный галстук. Галстук, которым Варя гордилась и который берегла, потому что такой галстук нельзя было не беречь.
В тот день, когда Варю приняли в пионеры, мама подарила ей этот галстук. Она сама носила его когда-то. На этом галстуке была кровь маминого деда Алехи, убитого кулаками.
Вот какой был этот галстук. А Варя потеряла его. Мама сберегла его, как самое дорогое, она надеялась, что Варя тоже его сбережет, а Варя потеряла.
Она сидела на песке возле мешка, мучительно вспоминала, где могла потерять. Может, оставила в лагере, когда собирала вещи? Она хорошо помнила, что галстук лежал на подушке, когда она засовывала свои пожитки в мешок. А потом ее позвали к автобусу, и она на ходу совала в мешок банку с лягушкой. Неужели галстук остался в спальне на подушке?
Сашка вылез из моря, отряхнулся, как щенок, сморщил облупленный нос:
— Купаться будешь?
— Нет, — сказала Варя. — У меня беда: галстук потеряла.
— Вот чепуховина.
— Совсем не чепуховина. Что я маме скажу?
— Ерунда! Купи новый, и все тут… В универмаге галстуки продают, хоть тыщу штук покупай. Нашла чего переживать. Айда, отведу в универмаг, недалеко.
Сашка из всего умел с легкостью находить самый простой выход. Сашка мгновенно принимал решения, и всегда в его голосе звучала убежденность, которой трудно было сопротивляться. Сашка никогда ничего подолгу не переживал, ничего особенно не жалел: если бы Варя сказала, что она не галстук потеряла, а его, Сашкины, марки, Сашка и тогда, наверно, только причмокнул бы с сожалением языком и сказал бы:
— Ну и хрен с ними, поканючу — отец целый альбом купит.
А Варя на его месте очень огорчилась бы. Что она, жаднее Сашки? Или она совестливее — она берегла вещи, потому что знала, как трудно доставалась каждая из них маме, — ведь зарплата у нее маленькая.
— Ладно, пошли, — угрюмо согласилась Варя.
К универмагу они подъехали на трамвае. Ехали они зайцем. Кондукторша заметила их, но ничего не сказала. Они ехали, а она смотрела на них и молчала. И они смотрели на нее невинными, непонимающими глазами. И оттого, что кондукторша молчит, оттого, что она — Варя — строит равнодушную рожу и Сашка строит равнодушную рожу, Варе было противно и стыдно. Вот она так же будет глядеть и на маму честными глазами, когда купит новый галстук. У нее не хватит сил сказать правду, она станет врать, и ей будет так же противно и стыдно, как сейчас. Еще противнее. Впрочем, Варя не очень-то верила Сашке, что пионерский галстук можно так просто купить. Наверное, справку потребуют из школы или еще что-нибудь. Нельзя же так просто торговать галстуками, будто картошкой на базаре.
Варя была наивна тогда — ведь она всего три месяца назад стала пионеркой. Всего три месяца! И думала, что в магазине можно купить кастрюлю, ботинки, штаны, но нельзя купить пионерский галстук.
Но Сашка был прав — Сашка знал все на свете и был взрослее Вари. В универмаге продавались и знамена, и галстуки, и барабаны, и горны. Все, что хочешь.
Галстуки лежали на прилавке. Красные галстуки, одного цвета со знаменем. Будто частицы этих знамен, алые галстуки, как кровь деда Алехи.
Варя разозлилась. Она с ненавистью смотрела на продавщицу, которая торговала знаменами и галстуками, будто селедку распродавала: наколет чек, завернет галстук, наколет чек, завернет: «Пожалуйста, заходите еще, у нас воз этого добра».
Она могла бы заплатить рубль с полтиной за новенький галстук, выстирать его — и галстук стал бы похож на тот, который она потеряла. Как две капли воды — никто бы не различил, никто бы не узнал. Но она ничего не купила.
— Дура, — сказал Сашка, когда они вышли из универмага. — Ну, хочешь, я тебе свой отдам?
Он был добрый, отзывчивый, Сашка. Но Варя покачала головой:
— Не надо. Я поеду свой отыщу.
Она узнала, что «Агат» придет через два часа, а в обратный путь отправится еще через час, высчитала, что за три часа вполне сумеет съездить в лагерь на поезде, и написала маме записку. Она написала, что поехала к одной девочке в гости, что приедет к отплытию «Агата», — не могла же она написать, что потеряла галстук, — и отдала эту записку Сашке. Сашка поклялся, что дождется «Агата» и передаст маме записку, но про галстук ничего не скажет.
Она отдала Сашке записку и пошла на вокзал.
И уже на вокзале поняла, что не вернется через три часа, — ей нужно было целых сорок минут ждать поезда. И она ждала его.
И томительное это ожидание измучило ее. Еще не сев в поезд, она уже так устала, будто десять раз проделала тот путь, который еще надо было проделать.
Денег на билет у Вари не было — ей предстояло ехать зайцем, да и вообще она никогда не ездила в поезде, и поэтому ей было не то чтобы страшно, но беспокойно как-то и тоскливо.
Перронные часы показывали пять, когда подошел пригородный поезд. Пять часов. Скоро приедет мама, прочтет ее записку и начнет ждать и волноваться, а ехать Варе долго, очень долго.
Она забралась в последний вагон, решив, что если пойдет контролер, то начнет он с первого вагона и, пока доберется до последнего, она успеет сойти. Пассажиров в вагоне было мало — человек пять-шесть, здесь не спрячешься за их спинами, как в трамвае.
Вагон скрипел и покачивался, стучал колесами. Гудел паровоз, за окном пролетал серый дым из его трубы. Сначала Варя даже забыла свою тревогу и свои горести: она смотрела в окно на деревья, на далекие стада, на одинокие машины, бегущие по дорогам. Но потом тучи закрыли небо. Небо опустилось низко, оно лежало на вершинах деревьев, оно скреблось о них, скрипело от натуги, и вдруг сверкнула молния, ударил гром, и первые капли стукнулись в окна вагона. Дождь барабанил по окнам, дождь сек вагон, сек деревья, траву. Прижимаясь к земле, пролетела птица — ветер гнал ее куда-то, и она неслась по ветру, беспомощно размахивая крыльями.
Вагон скрипел, продираясь сквозь дождь, оставляя за собой мокрую унылую землю. Было скучно, холодно.