А Нюрка, нацеловавшись с ним, беззаботно бежала в свою квартиру, задевая прохожих, весело огрызаясь на их недовольство, не зная, куда девать свою беззаботность и свою молодую энергию. По пути, мчась вприпрыжку через двор, она успевала пококетничать со знакомыми дворовыми юношами, а потом уже дома, в собственной квартире, поболтать с Женькой-мужем не своим голоском, чтобы поддразнить Женьку-жену.
Однажды, простившись со Степаном, пококетничав с дворовыми парнями, она весело вбежала в свою квартиру, застав Женьку-мужа в одиночестве тоскующим за кухонным столом над пол-литровой бутылкой водки.
— Опять водка, — сказала Нюрка. — Сидим, значит, как разочарованный Чайльд Гарольд?
— Точно! — сказал Женька. — Пьем и не закусываем, мозги прочищаем. Составь компанию.
Она засмеялась.
— Вот еще, придумаете. Подвиньтесь, чайник поставлю. Ну, кому говорю!
— Нюр!
— А?
— Знаешь что, Нюр? — загадочно прошептал Женька. — Я хочу с тобой встретиться инкогнито. Ей-богу, без смеха.
— Это еще что за разговоры? — строго спросила она.
— А чего? Я ничего, я насчет картошки-дров-поджарим.
— То-то! Женатый человек, и такие намеки.
— Ой, не стыди! — плаксивым голосом воскликнул Женька. — Я уже раскаялся и перевоспитался... Ей-богу, без смеха. А вообще-то, Нюр, давай будем иметь дела. А?
— Ну! Я жене скажу! — пригрозила Нюрка и, хотя чайник еще не вскипел, решила махнуть на него рукой и поскорее уйти от таких разговоров. Но Женька преградил ей дорогу. — Еще чего! — воскликнула она. — Пустите!
— Думаешь, я плохой, да, Нюр? — печально спросил Женька. — Погоди! Ах, ну постой! Я, Нюр, хороший, ей богу, без смеха. Меня дура моя, Женька, притесняет, нет у нее понимания, тонкости нет. Я ведь с горя пью. А на самом деле водку эту терпеть не могу. Ей-богу, без смеха. Мне эту паршивую водку, эту отраву, и задаром не надо. Тьфу, противная, горькая. Хочешь, налью, Нюр, попробуй, убедись, нету в ней никакого вкуса... Погоди! Ну, погоди, Нюр!
— Пустите! — почти крикнула Нюрка. — Кричать буду!
— Ой, испугала, — Женька вытаращил глаза. — Дрожу, как осиновый лист... Иди, не имею права держать без обоюдного согласия...
Он выпустил ее из кухни, а в коридоре обхватил и поволок в комнату. Она только слабо дергалась, стараясь вырваться из его железных объятий.
— Ну, ну, погодь, Нюр, погодь, — бормотал он.
С этого дня все для нее умерло, потеряло цену и смысл. Мир поблек, не было в нем отныне ни звуков, ни красок, никакого дыхания красоты и движения радости. Нюрка жила и исполняла всякие свои обязанности неизвестно зачем, без желания, без надежды.
Никто не узнал, что с нею произошло, она молчала не от стыда и не оттого, что боялась Женькиных угроз, а от ощущения равнодушной безнадежности, поселившейся в ней.
Женька молча наблюдал ее страдания, изображая на лице жалость и кротость. Однажды вечером он пришел к ней в комнату, сел у стола, раскаянно сложив на коленях руки. Она не испугалась. И даже удивилась, что не испытала ни страха, ни брезгливости, ни ненависти, ничего, только тупое равнодушие.
— Нюр, прости, — сказал он. — Ей-богу, прости. Я не знал. Я думал, ты это... того... Я б не тронул... Прости. Я добрый, только очень несчастный. У меня душа большая, художественная. Я даже куплеты иногда сочиняю. Вот послушай стих, Нюр. Ладно?
Она лежала на диване, отвернувшись к стене. Она не слушала его, тихо плакала без слез, вздрагивая от внутренних рыданий.
— Глупая ты, глупая, — сказал Женька. — Хочешь, я свою бабу брошу, на тебе женюсь? Буду хорошо одевать и кормить. Я не жадный. Пить, возможно, брошу, будем красиво жить. Ты меня еще плохо знаешь. Только с плохой стороны. А у меня много хороших черт...
Она вытерла слезы, подняла голову.
— Уходи! Если еще придешь, убью, гад. Как свинью, распорю, понял?
Сказала тихо, спокойно, нестрашно, но в этой нестрашности, наверно, была очень большая решимость, потому что Женька испугался и молча ушел.
Жить в одной квартире с Женьками она не могла, ткнула пальцем в первое попавшееся на стенде горсправки объявление об обмене комнатами и через полмесяца уже переехала на новое местожительство.
Комнатка, где Нюрка поселилась, была в два раза меньше и хуже прежнего ее жилья, помещалась в деревянном доме со скрипучими полами. Однако здесь был собственный, индивидуальный вход, изолирующий Нюрку от остального мира и остальных людей; соседи чувствовались только через стены.