— Бедный человек, — сказала Нюрка. — Идите отсюда. Ну! Разве можно тут сидеть?
Она помогла ему встать, провела в дом. Он был слаб и беспомощен, как ребенок. От него шел знакомый Нюрке запах, тот запах, каким она дышала всю ночь, укрываясь его пальто.
Она уложила его на диван, накормила имевшейся в доме едой, взглянула на часы и заторопилась.
— Вы не сердитесь на меня, ладно? Я побегу, а то опоздаю на поезд... До свиданья...
Он не ответил. Она осторожно прикрыла дверь и ушла.
На вокзале пахло углем и уборной — обычным запахом железных дорог. На запасных путях гудели паровозы, звенели буфера вагонов. До отхода поезда был еще целый час. В зале ожидания в разных позах и положениях, как перелетные птицы, спали люди. У двери стоял прикованный к стене бак с водой, а к нему, в свою очередь, была прикована на длинной цепочке помятая алюминиевая кружка. Нюрка хотела напиться, но воды в баке не оказалось. Она разыскала свободный краешек на скамейке в глубине зала, но сидеть не смогла, устала от шума, а главное, от какого-то внутреннего своего беспокойства и ушла на свежий воздух.
Ее томили одиночество и печаль, ей не то чтобы не хотелось уезжать — уезжать ей все равно было нужно, — но ей не хотелось сейчас уезжать, с тем беспокойным чувством вины, которое жило в ней. Она бросила Михаила Антоновича, будто предала его, оставила его в забытьи. Он очнется, откроет глаза и не увидит рядом ни одной живой души, способной ему помочь...
За вокзалом, в новом стеклянном высоком здании располагался шумный рынок. Нюрка разменяла десять рублей, купила свежего мяса для бульона и котлет, разорилась в кондитерской палатке на двести граммов хороших конфет и знакомым автобусом торопливо поехала обратно к больному сыну Веры Александровны, жены Бориса Гавриловича.
Так Нюрке пришлось на неопределенное время отложить дальнейшее путешествие к теплому Черному морю, чтобы ухаживать за больным человеком.
К вечеру Михаилу Антоновичу стало лучше, он съел еду, приготовленную Нюркой, и ему захотелось немного поговорить.
— Я забыл, как тебя зовут? — спросил он,
— Нюра.
— Ах, да, правильно, — вспомнил он, — Нюра,
— Я знаю, вы из-за меня заболели, — виновато сказала она. — Зачем вы сидели во дворе под дождем? Надо было меня разбудить.
— Я давно болен, — сказал он, — у меня старая, еще фронтовая болезнь. Ты когда видела мою мать?
— Я ее совсем не видела. Я даже, к сожалению, не знакома с ней. Я ведь живу совсем в другом городе, в Кодокше.
— Ах, вон оно что, — сказал он. — Ты в Кодокше живешь? И я в Кодокше живу. На улице Двадцати шести Бакинских комиссаров.
— Ой, — воскликнула Нюрка, — я очень даже хорошо знаю эту улицу. Она около северной проходной тепловозостроительного завода.
— Я на этом заводе работаю, — сказал он и закрыл глаза.
— Извините, пожалуйста, я вас заговорила. Вы спите, отдыхайте.
Она ушла, оставив его одного, а сама села на крыльце и стала дожидаться, когда он опять уснет. Болезнь утомила его, и он быстро заснул, а Нюрка вернулась в комнату и стала наводить там свой женский порядок: вымыла пол, нарвала дворовых цветов, поставила их на столе в стеклянной банке, и в доме посвежело, запахло семейным уютом.
Нюрка села у изголовья Михаила Антоновича, вглядываясь в его длинное худое лицо. Он был некрасив, но некрасивость его была как некрасивость простой, добротной, полезной вещи и оттого своеобразней всякой красоты, предназначенной для любования или украшения. Нюрка отвернулась, чтобы больше не смотреть на него и не смущать себя выражением его лица.
— Тебя как зовут?— спросил он, открыв глаза.
— Господи! — она засмеялась. — Вы опять забыли? Нюра я.
— Ага, вспомнил, — сказал он. — Я где-то тебя видел раньше.
Она пожала плечами.
— Правда, мне очень знакомо твое лицо.
— Я знаю, — сказала она. — В трамвае.
— Может быть, и в трамвае, — согласился он.
— Даже наверно в трамвае, — повторила она. — Я работала кондуктором на двадцатом маршруте. Двадцатка ходит мимо вашего завода.
— Вот, значит, чем ты занимаешься в жизни.
— Нет, — сказала Нюрка, — я езжу на поездах, проводником вагона.
— Ну что ж, и это неплохая профессия.
— Это не профессия. Это просто занятие. Раньше мне нравилось, а теперь скучно и душевно тяжело.
— Почему?— спросил он.
— Потому что я неправильно живу, — сказала Нюрка. — Я зарабатываю деньги, а не строю жизнь с высокой целью. Деньги — не самое главное.
— Да, это правда, — согласился он. — Не все понимают это.
— Я тоже не своим умом поняла. Это понимание досталось мне по наследству от моего отца. Я знаю, человек должен оставлять после себя новые предметы и вещи. А я не умею. Я ничему не научилась. У вас интересная профессия?