— Да, где-то живет... Но что теперь между вами общего? Вы не нужны друг другу, я давно это знала. Разве ты ее любишь? Или она тебя любит?
— Не в этом дело, — сказал он.
— А в чем?
— Между нами нет ничего общего, ты права. Но между нами то общее, что мы прожили вместе много лет. И у нас был даже сын... Мы не смогли понять друг друга, но...
— Ну, какое «но», сын? Разве вы должны что-либо друг другу?
— Каждый человек что-то должен другому, — устало сказал он. — Я ведь хотел, чтобы ей было хорошо и спокойно со мной, но почему ей было плохо?
— Потому что вы не любили друг друга...
— Нет, не в этом дело, совсем не в этом...
— Ты лучший из всех моих сыновей, — сказала Вера Александровна. — Ты самый умный из них и самый глупый. Как мне хочется, чтобы и на твою долю выпало немного счастья.
— Ах, мать, разве в единой любви наше счастье? Кто это знает, что такое счастье?
Гудели рельсы от приближающегося поезда.
— Ну, до свидания, — сказала Вера Александровна.
— Прощай, мой добрый друг, — сказал он матери, целуя ее седые волосы.
Через два дня уехала и Нюрка.
В последнюю предотъездную ночь Нюрка и Вера Александровна сидели на крыльце — обеим не спалось. Было тепло, недушно, дышалось легко. В небе светились большие разноцветные звезды, пахло отцветающим жасмином и землей, испаряющей дневной зной.
— Я полюбила вашего сына, — сказала Нюрка.
— Я знаю, — ответила Вера Александровна. — Но ведь для тебя он уже старый человек.
— Нет, он не старый, он просто старше меня на много лет. Быть старше совсем не значит быть старее. Вы думаете, я ребенок? Конечно, для вас я еще дитя, но для себя и для своих чувств я уже пожилая женщина. Я полюбила Михаила Антоновича и сразу помолодела и ушла памятью от своих печалей и от своих невзгод. Я не боюсь вам это говорить, как его матери, мне совсем не стыдно, я знаю, вы поймете. Вы умная, добрая...
— Спасибо за хорошие слова, — сказала Вера Александровна, — однако я не знаю, что такое доброта. Кого я должна жалеть — тебя, сына, его жену или незнакомого мне твоего мужа? Он тоже живет на свете, хочет правды, справедливости, ласки, как всякий земной человек. Его нельзя обманывать ни словами, ни поступками...
— Да, — грустно сказала Нюрка, — вы правы, у меня есть муж. И мы подходим друг другу по возрасту. Он очень добрый, заботливый, он очень любит меня. Или нет, он любит не только меня, но и свою любовь ко мне. Что же мне делать, Вера Александровна, если я никогда не любила его и вышла за него не по любви, а из благодарности? Что же мне делать? Пожертвовать собою?
— Вся жизнь наша — жертва, — сказала Вера Александровна. — Исполнение долга — вот что такое порядочная жизнь...
— Спасибо вам, я все поняла, — проговорила Нюрка. — Но это неправда, неправда, неправда... Вы же сами сказали, постыдно обманывать человека. Я давно лгу Степану, потому что не люблю его. Кому он нужен, такой лживый долг? Если бы у нас были дети! Но ведь у нас нет детей... А вы... как бы вы поступили на моем месте?
— Наверно, так же, как хочешь поступить ты, — сказала Вера Александровна и поцеловала Нюрку в ее молодую щеку.
Ночь и день ехала Нюрка в шумящем поезде и наконец к вечеру следующего дня прибыла в свой город. Прежде чем идти домой, она походила по улицам в пешеходной толпе, привыкая на знакомом месте к себе такой, какой стала за последние дни. Она решила, что непременно сейчас же скажет Степану о встрече с человеком, которого отныне навсегда будет любить единственной любовью. Но, когда пришла домой, увидела веселое преданное лицо Степана, раздумала говорить ему свою тайну, чтобы не обижать его радость внезапной печалью. Из имеющихся продуктов она сварила вечернюю еду и легла спать. Хотя она и устала от дороги и от впечатлений последних дней, заснуть не могла — внутренние переживания отгоняли сон.
Степан тоже стал раздеваться. Он остался в одних трусах, дотронулся до ее голого плеча, не прикрытого простыней.
— Подвинься.
Нюрка испугалась этого прикосновения. Она не предполагала, что может так испугаться нежного Степкиного прикосновения, словно дотронулся до нее чужой, грубый, неприятный ей человек. Степан ждал, что она подвинется, пустит его к себе. Однако Нюркино тело раньше ее разума напомнило ей, что ведь там, в заброшенном сарае, оно умерло для прежней жизни и прежних отношений.
— Степа, милый, — виновато сказала Нюрка, не глядя в его беззащитное, ничего еще не знающее лицо. — Прости, пожалуйста, я очень устала, я спать хочу. — И отвернулась к стене. Степан не стал настаивать, пожалел ее усталость и пошел спать на раскладушку.