Он не нашел ее и вернулся в комнату переживать свои страдания. А она вышла из укрытия и побрела куда глаза глядят, потому что ей все равно было, куда идти, — отныне она никто, неверная жена, потерявшая и дом и мужа.
Нюрка вспомнила о своей бывшей сослуживице по железной дороге, тете Шуре Самохиной, которая неоднократно приглашала Нюрку к себе в гости.
Тетя Шура, несмотря на позднее время, еще функционировала по домашним делам — засаливала собранные накануне грибы. Она удивилась Нюркиному непредвиденному посещению и радушно пригласила ее попить чаю с вишневым бескосточковым вареньем.
— Спасибо, тетя Шура, — сказала Нюрка, — я как раз очень люблю вишневое варенье, но я пришла с определенной целью. Если можете, разрешите мне пожить у вас некоторое время. Я ушла из собственного дома. Я не могу больше жить со Степкой, я люблю горячей любовью совсем другого взрослого человека. Я разведусь со Степаном, но пока мне нужно где-то жить.
Тетя Шура нахмурилась и сказала, что не может одобрить Нюркин поступок. Конечно, ей нету никакого дела до личной Нюркиной жизни, ибо каждый устраивается как хочет, но, однако, она должна высказать свои соображения, поскольку Нюрка обратилась к ней за пристанищем, Нюрка поступила неправильно, потому что даже зверя-птицы нету таких, чтобы переползали из норы в нору, перелетывали из гнезда в гнездо. Если человек прилепился к другому человеку, то должен приспосабливать свою жизнь и свои настроения к жизни и настроению этого человека, притираться к его недостаткам и достоинствам. Любовь испаряется, как весенняя лужа от солнышка: была и нету, сухость наступила на бывшей мокрой земле. Любовь потому гаснет, что она — огонь, а такого огня, чтобы горел на ветру, в дождь или снег, нету. Любовь гаснет, но если человек приспособился к другому, то строит свою семейную жизнь и свое домашнее хозяйство на привыкании и терпении,
— Я пробовала, — сказала Нюрка, — но не смогла приспособиться и привыкнуть к Степке. Потому что не любила его и не люблю. Он был для меня неправдой, а теперь и я стала для него неправдой. Разве можно, тетя Шура, из двух неправд сколотить хотя бы полуправду?
Тетя Шура сказала, что она женщина принципиальная и не сможет перестроить на старости лет свою психику: в свое время от нее ушел муж к молодой финтифлюшке и она, между прочим, с тех самых пор ненавидит подобных особ, безответственно разбивающих свои и чужие семьи. Конечно, если хочет, Нюрка может переночевать, потому что уже позднее время, но пустить ее жить она не сумеет, ибо не одобряет ее поступка.
Нюрка покраснела, поблагодарила тетю Шуру за откровенность разговора и ушла на улицу, не стала пить чай с вишневым вареньем и ночевать.
Она постояла на темной улице, подумала и направилась прямой дорогой к дому Михаила Антоновича.
А Степан ждал ее, прислушиваясь к шагам уличных прохожих и соседей, поднимающихся за дверью по лестнице. Он старался различить знакомую Нюркину походку, но не улавливал родных ему звуков и печалился все больше, испытывая угрызения совести, ибо выходило так, что это он выгнал жену на улицу в неизвестном направлении.
Наконец он понял, что она не придет, что их совместная жизнь кончена. Он вздохнул, написал записку:
«Прости, пожалуйста, живи в своем доме, а я ухожу к родителям», — положил записку на видном месте и ушел со страданием в душе.
Он прошел пустой двор, постоял в воротах, вглядываясь в темноту, не идет ли Нюрка, но ее не было, и решительно перебежал улицу, сел в трамвай, направляясь к своим родителям.
Трамвай катился медленно. Впрочем, Степану и некуда было торопиться. Трамвай устал за долгий день, шатался от усталости, скрипел суставами и жаловался на бестолковую свою жизнь. Степан смотрел в окно, отворачивая от людей несчастное лицо. За окном, как черная вода, плескалась ночь, и по этой черной воде плыли черные деревья. На улице было холодно, ветрено, печально. Но тут, в трамвае, оживленно и для всех пассажиров, кроме Степана с его бедой, даже весело. Им потому, наверно, было весело, что кончился день, что они спешили домой, где в теплых квартирах их ласково ждали мужья или жены. Они везли с собой радость, и только несчастный Степан ехал с голым сердцем.
За окном плескалась ночь. И в этой ночи где-то ходила Нюрка, покинувшая Степана. Ему не надо о ней думать, но не думать о ней — умереть. Люди едут, неся с собой радость, и только Степан везет в пустое пространство горькое одиночество. Вот сидит солдат с зелеными погонами на шинели, он задумался и улыбается своим мыслям. А вот рабочий с завода в замасленной телогрейке, в сапогах, он дудит что-то под нос, довольный жизнью и своими делами. А на площадке стоят парни. Сколько их? Четверо. Один курит, пряча папиросу в рукаве. Двое стоят, прислонясь спинами к стеклам. А четвертый меняет у кассы рубль и никак не может разменять... С кондуктором было проще, а теперь без кондуктора измучаешься, если у тебя нет мелочи.