Теория Михаила Антоновича рушилась и не подтверждалась жизнью как высосанное из пальца умозаключение. Выходило, что Михаил Антонович был не прав, что лживый, хитрый человек может делать правдивые вещи и стать большим мастером, несмотря на свою низменную натуру. Михаил Антонович твердо считал, что так не должно и не может быть, но так было, а это являлось еще одной загадкой жизни и тайной мастерства, которую он почему-то не заметил. Нет, думала Нюрка, он не мог не заметить этого, но все равно оставался при своем понимании. Пусть так есть, но Михаил Антонович считал, что так не должно быть, ибо то, что безобразно, не может рождать красоту. Несмотря ни на что, она, Нюрка, будет верить в открытую Михаилом Антоновичем правду и тогда со временем обязательно поймет те его мысли и чувства, которые не успела понять при его жизни...
...Мертвым Нюрка его не видела. Она не хотела видеть застывшее тело, которое было только оболочкой человека, любимого ею, и не пошла прощаться с ним, зная, что заводские люди позаботятся о том, чтобы его хорошо и красиво похоронить. Но после похорон, когда он остался один лежать в осенней земле, а знакомые мужчины и женщины, отдав ему последний долг, разошлись по своим живым домам, Нюрка пришла на тихое кладбище.
Она медленно шла по желтым дорожкам, шурша опавшими листьями, поддерживая свой большой живот, в котором, не зная горя, весело жило ее прекрасное дитя. Нюрка шла и старалась вспомнить, почему ей так знакомы эти дорожки, эти старые деревья, держащие на широких ветвях черные гнезда черных крикливых птиц, будто когда-то она уже видела все окружающее ее сейчас. И наконец вспомнила и заплакала от испуга, поняв, что уж совсем расстроилась от горя, если забыла то, что невозможно забыть. Она свернула с дорожки, по которой шла, ища дорогую материнскую могилу, мысленно прося у нее прощения за свою забывчивость.
Она постояла возле осевшего холмика, погладила свой живот, сказав укрытому в нем ребенку, что на этом клочке земли лежит его бабушка, ее, Нюркина, мать, которую с годами она не только все больше любит, но и все больше понимает, потому что сама пережила всякие страдания и радости человеческой жизни.
Затем она разыскала могилу Михаила Антоновича. Его могила была вся в цветах, торжественная, праздничная, не грустная, а похожая на веселую зеленую клумбу в аккуратном садике, значит, заводские люди украшали ее добрыми руками, вспоминая не о смерти, а о жизни. «Конечно, — подумала Нюрка, — пока живешь, надо думать не о мертвом, а только о живом, потому что люди рождаются не для ожидания смерти, а для осуществления жизни».
Она устала любоваться могилой любимого человека, ослабела, посидела на одинокой скамеечке, набралась сил и побрела поскорее домой, чтобы дома полежать в привычной кровати. Она дошла до кладбищенских ворот и вскрикнула от боли в животе, не от той долгожданной нестерпимой радостной боли, предвещающей рождение ребенка, а будто бы от внезапного злого удара, наполнившего всю ее мучительным страданием.
«Умираю», — подумала она с ужасом, боясь, что если умрет, то и ребенок умрет в ее мертвом теле. Но боль оставила ее так же внезапно, как и пришла, и Нюрка поспешила к трамвайной остановке.
В трамвай она влезла, но до дому не доехала, потому что в трамвае в окружении незнакомого народа, на виду у мужчин и детей начались у нее схватки и сердобольные люди срочно отвезли ее в родильный дом.
Это был тот самый дом, где не так уж и давно Лизавета произвела на свет Веронику, первого Нюркиного ребенка. Нюрка чувствовала, что умрет от злой, жестокой боли, и уже примирилась с этой мыслью, веря, что умные врачи если и не спасут ее, то спасут дитя, которое должно родиться и жить, чтобы продолжать доброе рабочее семя Михаила Антоновича.
Когда нестерпимая боль отпускала Нюрку, она торопливо вспоминала свою недолгую жизнь, проверяя, нет ли в этой ее жизни стыда, неудобства или обиды людям. «Вот я умру, — подумала она, — но для чего я вообще-то жила, зачем?» Она спросила себя так и ответила, что для того родилась и жила, для чего все люди рождаются и живут, — для увеличения красоты земли, для прибавления на ней хоть капельки добра. Капелька по капельке — и образуется большое добро, которым в конце концов будут жить на земле люди, если не истребят себя войнами. Нюрка подумала так и снова спросила себя, а какое добро принесла лично она людям и родной земле, на которой воспринимала радость, любовалась красотой, любила Михаила Антоновича? Но ответить на это не могла, потому что не вспоминалось ей никакое особое добро, причиненное именно ею людям и земле. «Вот я ребеночка рожу, — рассудила она, — и это будет самое большое добро для земли и для человеческого рода». А другого добра она не нашла в своей жизни. Мысль эта, что она не может вспомнить особого добра, совершенного ею, опечалила Нюрку.