— Купайся…
В город они возвращались в сумерках. Зинаида сошла на площади Ленина, сказала:
— Не сердись, ладно, — поцеловала его в щеку и ушла.
Во дворе под черемухой мужики стучали в домино.
— Ну, кто кого? — крикнул Матвей и тоже примостился играть.
Ему везло. И вообще ему почему-то не грустно было от сегодняшнего дня, не горько, не обидно, а легко даже и ясно, будто произошло все наоборот, будто не оттолкнула его женская рука, а приласкала.
Так и жила эта просветленность в нем долго, хорошо и осталась в его памяти счастливым воспоминанием.
Со временем Зинаида вышла замуж, уехала в подмосковный город Мытищи, откуда писала Матвею письма о своем житье. С год писала, а потом перестала. Наверно, прибавилось домашних дел и всяких забот, не до писанины небось было.
Жизнь ведь летит. Как птица быстрая летит жизнь человеческая, все утрясает, все, что болело, заживляет, каждому дарит в конце концов не забвение, нет, а сердечную тишину. В такой согласной с самим собой сердечной тишине и пребывал Матвей, когда разыскала его Алена, жена.
8
— Нету меня, покойник я, мертвяк, — сказал он ей, сдерживая слезы, и покатил из мастерской на шумную улицу. — Идем отсюда, нечего тут...
Он открыл дверь на улицу и сразу увидел стоявшего у табачного киоска парнишку. Парнишка курил папиросу и смотрел, как из синей крытой машины с надписью «Хлеб» две женщины выгружали лотки со свежими булками. От булок пахло теплом. Парнишка был одет аккуратно, во все новое, чистое. Празднично был одет, чем и выделялся на будничной неприбранной улице. Это был не местный житель, а деревенский, одетый в непривычное ему городское платье. Для своих лет он был высок ростом и вообще был крепок — сильная шея, широкие плечи. Едва Матвей увидел его, как понял — это Егор, его сын. Да и нельзя было это не понять сразу, потому что Матвей увидел себя самого, будто взглянул в зеркало, сохранившее его — Матвея — детский облик. Это он стоял там, у табачного киоска, он, четырнадцатилетний Матвей: та же внешность и те же движения. Такое же лицо в крупных веснушках, которые с годами пропадут, и чуб тот же, густой, на манер, какие носят поэты, и такие же крупные трудовые руки, волей-неволей научившиеся всякому делу в безотцовском доме, и длинные ноги в широких штанинах. И обувь, коричневые полуботинки на резине, 42-й размер, 6-я полнота. Большой размер и полнота большая для мальчика, но и они жали — профессиональный, наметанный глаз Матвея определил все это бессознательно.
Да, все было Матвеево в этом парнишке — и глаза, и широкий нос, и чуть оттопыренные уши, — как же можно было его не узнать?
Егор стоял, прислонясь плечом к табачному киоску, курил папиросу. Курил спокойно, привычно, как давний курильщик.
Он услышал, как скрипнула дверь мастерской, отвлекся от хлебной машины и смотрел теперь на Матвея. Смотрел без любопытства, без удивления, спокойно, с некоторой заинтересованностью, и только.
Давно уже Матвей не испытывал чувства стыда или неловкости за свое увечье, но сейчас, под спокойным взглядом сына, деловито разглядывающего его, ощутил и стыд, и забытое чувство своей неполноценности. Что думал этот мальчик, смотря на одноглазого, безногого отца?
Матвей катился к нему, стесняясь себя и своих движений, пытаясь изобразить на лице подобие улыбки. И когда подкатился, сказал веселым голосом:
— Здорово, Егор. Вот и свиделись...
— Ага, — ответил Егор.
Сзади Матвея стояла Алена, Он не видел ее лица, но по голосу понял, что лицо у нее виноватое. Она сказала:
— Поцелуй отца-то.
Мальчик отвел глаза и послушно, будто исполнял отрепетированную роль, нагнулся. Однако Матвей отстранился, не хотел он позволить мальчику такую самоотверженность:
— Нацелуемся, успеется.
...Нет, он не мог ползти рядом с ними по улице, это было свыше его сил. Была бы хоть коляска, он в коляске проехал бы и их довез, но коляска уже вторую неделю стояла на ремонте. Нет, не мог он ползти у их ног. Он дал им ключ от своего жилья, а сам вернулся в мастерскую.
Дура она, дура! Сколько лет прошло после войны, все бабы как бабы, успокоились, а она, ненормальная, гляди ж, докопалась. Нету его на белом свете, нету! Покойник он, убитый на фронте. Жили они без него, жили бы и дальше. Ведь он надеялся, что она замуж выйдет, забудет его, а она, бестолковая, значит, так и проходила вдовой.
Ночь уже была, когда Матвей отважился двинуться домой.
Егор и Алена сидели во дворе на скамеечке под черемухой и не слышали, как он подкатил к забору.