На журнальном «языке» тандем материалов Костикова и Вигдоровой означал следующее: редакция не отказывается от своей «революционной» направленности, но в качестве «движущей» выдвигает совсем иную силу, чем прежде. Не пламенных сподвижников вождя, не страдальцев за дело социализма, но жертвенно противостоящую тоталитарному строю интеллигенцию. И одновременно начнется медленная, но неуклонная работа по развенчанию вчерашних кумиров.
Результаты не заставили себя долго ждать; блестящее разоблачение лидера Промпартии Рамзина (№ 12) просто не могло появиться в «Огоньке» годом раньше. Письмо В. Вилина о том, что Хрущев разрушил русскую деревню (№ 2) — тоже. И выяснилось, что «Огонек» не просчитался; недоуменное молчание, вакуумом окружившее его после № 45, сменилось оживленным хором; причем иной раз читатели чувствовали новый настрой журнала лучше самой редакции, и когда та пыталась вплести в меняющуюся партитуру старую мелодию, тут же указывали ей на фальшь. Стоило в № 9 поместить «интервью с антигероем» — автором подметного письма от имени «Памяти» А. Норинским — как пришло письмо М. Салопа (№ 14) с призывом быть разборчивей в знакомствах…
И вот на этой-то волне «Огонек» «вышел» на Андрея Дмитриевича Сахарова; «вышел» — и пошел за ним до конца. Что это значило для журнала? Не только необходимость и неизбежность окончательного преодо-ления эренбурговского комплекса — комплекса лавирующего демократизма[21]. Не только появление здорового — вполне «союзнического», но и вполне свободного тоже — скептицизма в отношении к не раз воспетой им перестройке. Но прежде всего — переосмысление ведущей для «Огонька» революционной идеи. Ведь даже когда «Огонек» от воспевания «ленинской гвардии» перешел к рассказу о судьбах диссидентов, он поначалу в оппозиционном движении 1970-х годов ценил именно то, что оно — движение, что — форма коллективного сопротивления режиму. В лице Сахарова, мне кажется, всему нашему обществу (и «Огоньку» — как следствие) было явлено, что в «коллективистском» XX столетии не коллектив является центров исторического процесса, каким бы этот коллектив ни был — патриархально-общинным, социалистически-массовым, оппозиционно-сплоченным, — но именно одинокая человеческая личность, бросающая вызов веку сему и князьям его и протягивающая руку и открывающая сердце другим людям. Вступающая в борьбу не ради победы, но ради самостоянья; того, о котором писал Пушкин. В самостоянье заключен секрет «единства противоположностей» — Сахарова и Солженицына; самостоянье и есть то, что толкает нас на личное покаяние, избавляя от принародной исповеди и предостерегая от сомнительных теорий общей равной вины.
А если так, если журнал принимает такую «огласовку» идеи свободы, то он неизбежно должен открыть двери всему и всем, что помогает личности выстоять, — вере предков, традициям родной истории, идеям либералов и умеренных консерваторов, демократов и монархистов. Кто регулярно читает «Огонек», тот знает: в течение 1990 года всему этому нашлось место в нем. И беседе с великим князем Владимиром Кирилловичем (1990, № 2). И глубоко концептуальной рубрике «150 лет фотографии», где старая Россия, возлюбленная нами о Господе, предстает во всех своих — таких родных, таких непоправимо утраченных — проявлениях. И статья Ю. Гаврилова о том, почему не состоялось Учредительное собрание… На идее личности журнал примирил столь несхожих авторов, как заядлый эгоцентрик (мне лично «литературно неприятный») Эдуард Лимонов и глубоко человечный (вскоре — ушедший от нас) Сергей Довлатов… Это не мешало «Огоньку» образца 1990 года иной раз срываться в пошлость (необъяснимый пример которой — юмореска Татьяны Толстой в первоапрельском номере); это не мешало ему выбирать не самые удачные стихи у талантливых поэтов — Тимура Кибирова, Юрия Карабчиевского. Или неквалифицированно готовить архивные публикации (письма Б. Л. Пастернака, 1990, № 1)… Но это позволяло ему быть действительно журналом для большинства, ибо день ото дня становилось яснее, что консенсус (если вернуть слову его изначальный, «непарламентский» смысл) может быть достигнут ныне только на основе уважения к личности. Тут, однако, возникало противоречие, вряд ли устранимое: чтобы проводить новую «линию» последовательно, «Огонек» должен был или превратиться в информационнопросветительское издание, «народный журнал», или пойти в разработке темы вглубь и потерять значительную часть подписчиков, неготовых к этому. Ни то, ни другое «огоньковцев» не могло устроить[22]…
21
Знаком победы над этим комплексом мне представляется статья Вяч. Костикова о судьбе Горького («Огонек, 1990, № 1).
22
Глава была закончена осенью 1990 года; в самом начале января 1991-го стало известно о расколе редакции «Огонька» и уходе большинства ведущих сотрудников. Газета «Коммерсантъ» свела все к финансовым делам; полагаю, что глубинной причиной конфликта был творческий кризис. (Примеч. 1991 года.)