Выбрать главу

Увы! Наступили времена худшие.

Сын Бараева был призван. Миновал короткий срок обучения в военном училище; прошли два месяца службы в тылу; затем некоторое время в действующей армии и смерть включила юношу в списки своих батальонов.

Это был первый тяжелый удар, обрушившийся на Бараева.

Время шло; то летело головокружительно быстро, то тянулось неимоверно долго — смотря по роду развивавшихся событий.

Наступила и всероссийская встряска.

Стоявший в общем в стороне от совершавшегося, гораздо более мыслитель, чем активный деятель, Бараев, однако, не избег второго, уже сокрушающего удара.

Он лишился семьи; жена и дочь его погибли совершенно случайно в суматохе всколыхнувшихся диких страстей.

В скором времени растаяло и его состояние от общего обесценения и как, в значительной степени, депонированное в банках.

Чаша жизни, наполненная по края тягчайшей горечью, придвинулась вплотную к его устам.

Собрав, что было возможно, он поспешил покинуть Россию; бежал от грызущей тоски, его охватившей.

С большими затруднениями и очень нескоро добрался Бараев до Венеции, ведомый скорее воспоминаниями, связанными с этим любимым им городом, чем сознанием, что там сохранились жалкие остатки его состояния в приобретенных им перед войной художественных и литературных ценностях.

Они оказались в сохранности и Бараев получил их в свое распоряжение.

Реализуя понемногу, продавая вещь за вещью, он влачил жалкое во всех смыслах существование.

Чувство далеко идущего крушения вытеснило в нем все остальное и какая-то внутренняя пустота овладела этим человеком.

Жизнь в Венеции особенно дорога и он перебрался в один из небольших итальянских городков. Это не разрешало вопроса, так как средства его подходили к концу, но все же что-нибудь следовало предпринять, чтобы оттянуть, по крайней мере, их окончательное истощение.

Понемногу время начинало налагать кое-какие пластыри на его раны, а отличавшее Бараева в предшествующий период стройное мировоззрение пришло со своей посильной помощью.

На личное горе, на горе его родины оно набросило пелену необходимости. Свершилось — значит, соотношение всех факторов было таково, что происшедшее становилось неотвратимым.

Но ведь из каждого дня настоящего можно вить венки будущего и пусть могущество прошлого велико, но оно в меру усилий преодолимо.

Воля, доведенная качественно и количественно до границ предельного напряжения, властна умалить влияние прошлого до полного его исчезновения.

Невозможно стереть лишь факты прошедшего, но его наследие в распоряжении наследников.

Так рассуждал Бараев в один из первых часов пробуждения от долго владевшей им прострации.

Но почему же должен был он претерпеть гибель своей семьи; пусть сын — те годы уложили цвет юношества в землю — но жена, дочь?

Сколько раз этот вопрос возникал в его мозгу.

Приходилось, развивая логически путеводные нити своего образа мышления, признать, что и здесь не было места случайности.

Если брать вещи абсолютно, то его жена и дети были устранены с земной арены по причинам, ему неизвестным; но если рассматривать этот факт, а равно и потерю им состояния, возможности вести любимую работу, словом, всего былого уюта, всей гармонично приятной атмосферы минувшего периода его существования, если брать все это по отношению собственно к нему — возникала уверенность, что эти бедствия не слепо обрушились на него, а были, с известной точки зрения, необходимы.

Так не в том ли разгадка, что для него картина мира и всего совершающегося была иной, чем для подавляющего большинства современников, что, будучи зрячим, он вел себя как слепой?

Что делал он, ответственный, по степени сознания, работник? Лишь беспечно срывал цветы удовольствия; брал, умело выбирая, из сада жизни, скупой на приношения с своей стороны.

И от него — ленивого раба — было отобрано все, что благоприятствовало развитию манкируемой им деятельности, а сам он стал жертвой ряда ударов судьбы.

Придя к такому заключению в этот час раздумья — исповеди перед самим собою — Бараев весь встрепенулся; его подлинная сущность рванулась из темницы личных переживаний; и он твердой рукой поставил паруса для иного, чем в минувшие годы, плавания.