— Конечно, нет, — спокойно ответил Владимир Михайлович.
— Но если нет ни бога, ни черта — никто не накажет, почему же нельзя жульничать, обманывать, воровать?..
— Потому, что это вредит тому самому обществу людей, в котором мы живем.
— А если общество меня не поймает? Не узнает, что я вор-злодей?
— Все равно нельзя, перед самим собой, перед своей, человеческой совестью.
— Да почему же, ведь никто этого не узнает? — настаивал я.
Вместо ответа Владимир Михайлович вдруг сам задал мне вопрос.
— Вот вы охотник, любите природу. Видели в лесу муравейники?
— Тысячу раз видел.
— А наблюдали когда ппбудь, как все муравьи трудятся, строят свое жилище?
— Конечно, наблюдал.
— А как вы думаете, они верят в бога или в черта?
— Ну конечно, нет, они же неразумные, — ответил я на этот странный вопрос.
— Так почему же они все-таки все трудятся, помогают друг другу, а не лодырничают, не отлынивают от общей работы?
Теперь я начал понимать, к чему Владимир Михайлович ведет.
— Ну, муравьи — не люди, — ответил я, — они трудятся бессознательно, инстинктивно.
— Вот именно, — согласился Владимир Михайлович, — они трудятся вместе для общего блага, даже не имея сознания, не понимая, как мы, люди, той пользы, которая получается в результате общественного труда. А уж нам, людям, обладающим разумом, самосознанием, и подавно трудиться нужно. Муравьев инстинкт заставляет, а нас с вами — сознание долга, наша совесть, вот что.
— А если меня, к примеру, сознание и совесть не заставляют, если я бессовестный, чем же я виноват? Возмездия мне на том свете не будет, вот я ничего и не стану делать для людей. Почему я обязан для кого-то трудиться, что меня может заставить? Не хочу, и только!
Владимир Михайлович добродушно улыбнулся.
— Юрочка, вы сами сшили эту куртку? — спросил он, трогая меня за рукав.
— Нет, портной.
— А из чего? Вы сами эту материю соткали?
— Ну конечно, нет. Мама в магазине купила.
— И сапоги тоже не сами сшили? И школу, в которой учитесь, не сами выстроили, и поезд, на, котором в Москву поедете… Все-все сделали для вас другие люди. Вы живете в обществе других людей, которые обеспечивают вам возможность жить, учиться, работать. А вы говорите, что никому ни в чем не обязаны? Нет, обязаны, раз пользуетесь результатом людского труда, значит, должны людям, обязаны им тоже своим собственным трудом заплатить. А если не заплатите, увильнете, значит, вы совершили преступление не перед богом, а именно перед людьми. Вот тут ваша совесть и должна вам подсказать ваш общественный, человеческий долг. Мы все, Юрочка, живем не на необитаемом острове, а в обществе других людей, и каждый из нас должен принять участие в этом общественном труде. А бог тут совсем ни при чем, — еще раз повторил Владимир Михайлович.
Долго гуляли мы с ним в этот вечер, гуляли по тихим, занесенным улицам, мимо освещенных окон.
Я искоса поглядывал на эти окна и думал о том, что за ними живут люди, чужие мне люди, чужие и вместе с тем близкие, потому что мы все друг с другом связаны общим трудом.
На душе сразу стало как-то спокойнее и легче.
Прощаясь с Владимиром Михайловичем возле его дома, я сам, уж не зная как, обнял его и поцеловал.
И Владимир Михайлович этому не удивился. Он потрепал меня по плечу и добрым, но в то же время твердым, уверенным голосом сказал:
— Идите, Юрочка, в жизнь, смелее идите. Будьте инженером, педагогом, артистом… Кем хотите. Но главное, никогда не забывайте одного, самого главного: не забывайте, что вы Человек.
СЕРДЦЕ НЕ КАМЕНЬ
После этого вечера, который остался в моей памяти на всю жизнь, я, кажется, стал наконец понимать, что можно и нужно быть честным, нужно работать, быть полезным другим людям и для этого вовсе не надо верить в какого-то выдуманного бога. Наоборот, эта вера только путает. В этом я наконец разобрался. А вот насчет своего места в жизни вопрос по-прежнему остался нерешенным или, вернее, решенным в том смысле, что мне нужно пожертвовать еще четыре года, кончить техническое училище, стать инженером, иметь верный заработок, а потом уже начать искать свое призвание, свое истинное место в жизни.
Все это было гадко, быть может, даже неверно, но так советовала мама, а я лично трусил перед жизнью, никогда не сталкивался раньше с ней, был настоящим «маменькиным сынком» и вот теперь должен был за свою беспомощность расплачиваться четырьмя годами ненавистной мне учебы.
Так обстояло дело, и с ним я уже смирился. С утра до ночи занимался, готовясь к предстоящим конкурсным экзаменам, не заметил даже, как и зима прошла.