Отяжелев от усталости, но напрочь забыв свой страх, Макс поднялся в артистическую, заваленную букетами.
— Это еще что такое! — взвился он. — Ты же знаешь, я терпеть не могу цветов, убери их отсюда.
— Да, да, конечно, — сказал Берни, поспешно собрал букеты и удалился, нагруженный ими, как катафалк.
Макс опустился на стул перед зеркальным столиком, на котором царил беспорядок. В глубине зеркала отразился Паризи, промокавший шею бумажной салфеткой.
— А, вы здесь, — не оборачиваясь, сказал Макс и собрался расстегнуть рубашку.
— Это было бесподобно, — улыбнулся импресарио.
— Знаю, — сказал Макс, — знаю. Но мне что-то больше не хочется играть этот концерт, я устал от него. К тому же оркестровая партия здесь довольно слаба, сразу видно, что Шопен не слишком умел писать для оркестра. Да и вообще, хватит с меня оркестров. — Он расстегнул верхнюю пуговицу, она оторвалась и исчезла среди беспорядка, царившего на столе.
— В любом случае, — согласился Паризи, подойдя поближе, — до лета у вас только сольные концерты, вы же помните, в Берлине.
По-прежнему не оборачиваясь и продолжая искать сбежавшую пуговицу, Макс увидел, как в зеркале за его спиной выросла массивная расплывшаяся фигура в двубортном пиджаке: Паризи вечно потел, он носил большие очки, лицо у него было подвижное и приторное, а голос — тонкий и пронзительный.
— Напомните мне программу, — сказал Макс.
— В конце недели у вас концерт в Нанте, — засвистел Паризи, — девятнадцатого — сольный концерт в зале Гаво, и до выступления на телевидении больше ничего. Да, и еще: снова звонили японцы. Они хотят знать, когда вы сможете возобновить запись полного собрания произведений Шоссона. Они хотят знать точную дату, чтобы зарезервировать студию Серумена.
— Мне надо подумать, — проговорил Макс, — я сейчас не готов.
— Но они хотели бы поскорее определиться, — настаивал Паризи, — у них ведь тоже свои планы.
— Мне надо подумать, — повторил Макс, — я хочу пить. А где малыш? Куда он подевался?
Малыш уже вернулся без цветов и стоял у входа, ожидая распоряжений.
— Берни, мне бы стаканчик, — по-прежнему не оборачиваясь, прогудел Макс, которому наконец удалось найти прыткую пуговицу и всунуть ее между двумя опустевшими вазами.
Берни открыл стенной шкаф, достал оттуда стакан и бутылку и, расчистив немного места на столе, поставил их перед Максом.
— Я сейчас, — сказал Берни, — только схожу к Жанин за льдом.
Не дожидаясь его возвращения, Макс наполнил стакан на четыре пятых под укоризненным взглядом Паризи, отражение которого по-прежнему занимало собой все пространство в зеркальной раме.
— Послушайте, Паризи, я вас прошу, не стойте над душой. Мы же договорились, после концерта я имею на это право. До концерта, согласен, нет, но после — имею право.
— Я не об этом, — уточнил Паризи. — У вас не осталось места для льда.
— И правда, — согласился Макс и одним глотком отпил половину жидкости. — Видите, теперь место есть.
Паризи покачал головой, полез в карман за новой салфеткой и, обнаружив, что она последняя, поморщился, скомкал обертку и отправил ее в корзину, как раз когда снова появился Берни с бело-желтым ведерком-термосом для льда.
— Спасибо, Берни. Нет, нет, щипчики не нужны. — Макс положил два кубика в свой стакан, взял третий, провел им по лбу, вискам и шее и продолжил, обращаясь к отражению Паризи. — Что бы я делал без Берни! — сказал он.
— Разумеется, разумеется, — вяло подтвердил Паризи.
— Кстати, — нерешительно вмешался Берни.
— В чем дело? — спросил Паризи.
— Э-э, видите ли, я вынужден просить вас, конечно, если это возможно, немного мне прибавить.
— Об этом не может быть и речи, — жестко отрезал Паризи.
— Но у меня расходы, — настаивал Берни, — между прочим, у меня есть пасынок, он очень способный. Я должен оплачивать его учебу. У него очень высокий IQ, и я хочу устроить его в приличную школу. Вы же знаете, обучение в частных школах стоит дорого.
— Вздор, — безапелляционно заявил Паризи.
— Кроме того, заметьте, — продолжал Берни, — у меня весьма деликатная роль. Я должен во всем помогать мсье Максу, следить за его питанием (при этих словах Макс улыбнулся) и, когда он не чувствует себя в состоянии играть, поднимать ему настроение, а это большая ответственность. К тому же, — добавил он, — не очень-то легко каждый вечер выталкивать его на сцену, иногда он отбивается. Мсье Макс артист, он принадлежит публике, и, поймите, все это некоторым образом отражается на мне.