- А Блэк хвостом машет, смотрит мне в глаза и похвалы ждет. Наш любимый Блэк. И ты бы ведь, сынок, завыл?
Он помолчал с минуту, наверное, чтобы дать мне время для принятия решения - выть или не выть.
- И мне пришлось его убить… А знаешь, сынок, за что?
- Ну… так ясно же… - пробормотал я.
- Да, за жену убил, но можно ли было пса за это винить? Разве pro надо было винить? Люди его так обучили. Что ж, выходит, он должен был оказаться умнее людей и не доверять людям? Разве он мог знать, что и другие люди есть на свете? Ведь это всего-навсего собака. Так знаешь, за что?
- Ну… потому что это был эсэсовский пес.
- Да.
- Опасный.
- Да что там, опасный-опасный! - он сердито махнул рукой. - Из-за того, что опасный, так то милиционер хотел его застрелить. А я сказал: нет, я сам! Знаешь, за что? За то, что он мне в глаза заглядывал, хвостом вилял и похвалы ждал. За то, что он меня принимал за такого же, как те, кто его воспитал и обучил. За это сынок.
Он вытащил сетку с рыбами на берег. Я лишь теперь увидел, что улов у него богатый. Несколько отличных язей, лещ величиной со сковородку, плотва крупная. Он извлек из сетки леща. Внимательно посмотрел ему в глаза, а когда лещ изо всех сил стал бить хвостом, бросил его в воду. Вынул язя, и сцена повторилась. И еще раз, и еще раз.
- Что же вы делаете?! - я не мог удержаться от этого возгласа.
- То, что видишь, сынок, - ответил он спокойно.
- Наловили, а теперь выбрасываете?
- Рыба глупа. Пока не нарвалась на крючок, бросается на любую наживку. Если не она сама, не ее папа, не ее мама никогда не нарывались на крючок, то нет в ней осторожности. Ты, сынок, наверное, знаешь о наследственности. Поколение поколению передает свой опыт. И потомство таких родителей, которые попробовали крючок, уж на какую попало приманку не польстится. А люди придумывают все новые и новые приманки. Рыбу нужно учить, чтобы она сама набиралась опыта и передавала его потомству. Я себе оставляю лишь сильно покалеченных, которые иначе только мучились бы, а здоровые пусть себе уплывают и на ус наматывают. Вот так, сынок…
Чудак…
Тут я то ли краем глаза увидел, то ли шестым чувством почувствовал, что с одним из моих поплавков что-то происходит. Нужно было сосредоточить все внимание на этом главном предмете интереса. Тьфу… это будет всего-навсего плотва. «Жалкую плотвишку вытащу, - подумал я машинально. - Ну, да ладно, и она пригодится…»
- До свидания, - услышал я прямо над ухом.
Я повернулся, чтобы как можно сердечней ответить деду. Он протянул мне руку на прощание. Я поспешно пожал ее, буркнул свою фамилию - и снова к основному объекту…
- Как ты сказал, сынок? - услышал я из-за спины нетерпеливый голос.
- Ширковский.
- А как звать тебя?
- Хенрык.
- Есть у тебя брат Эдэк и сестра Зися?
- Есть, - ответил я нетерпеливо, потому что рыба клевала все азартнее и азартнее, нельзя было прозевать момент подсечки, а старик все сильнее повышал голос - еще спугнет мне рыбу. Но откуда он знает, что Зися, а не Зося?
- А мать, мать? - он дышал над моим ухом. - Хелена?
- Хелена.
- Жива?!
- Жива.
- Сынок!!
На этот раз он произнес это таким тоном, что меня охватило волнение. И лишь только тогда я заглянул в его глаза, озаренные последними лучами заходящего солнца.
‹№ 40, 1980)
Перевод с польского В. Честного
Уильям Хиллен
Радужная форель на озере Дивном
Автор книги «Черная река», из которой взят этот очерк, - сотрудник канадской Службы рыбы и дичи. У. Хиллен - опытный охотник и рыболов, хороший знаток географии края, жизни и быта индейцев.
Гроза, выкованная по всем правилам кузнечного ремесла, неотвратимо подкатывалась. Ливневые облака громоздились в виде наковальни, которая неслась на нас, гоня перед собой бурлящий облачный вал. Над пачками черных крыш высилась колоннада с обманчиво белыми капителями. Выпущенная на тихоокеанские просторы буря мчалась на восток. Сквозь налетевшие тучи послышался рокот далекого грома, и от склонов гор отразились раскаты взрывов. Все замерло в ожидании.
- Нас будут лечить электрошоком, - предсказал Слим.
- Может, остановимся? - предложил я. Добраться к Чайни- Фолз до темноты мы не успевали, но могли бы натянуть палатку, пока не начался ливень.
- Ручей Дивного озера здесь, - сказал Чарли. - Лошадям жратвы от пуза.
Небольшой, но до краев полный ручеек пересекал дорогу, тек вдоль поросшей тополями равнины, спускался по ерику на другую равнину и там впадал в окаймленное лугами озеро. В невысокой осиново-березовой рощице мы нашли хорошее место. Молнии раскалывали небо над головой. Дождь лил как из ведра. Град барабанил по брезенту с оглушительным грохотом. Из черного фундамента бури высунулась зазубренная вилка, и, потыкав в купу деревьев неподалеку, наполнила воздух озоном.
- Время засечь успел? - спросил я.
- Мы в самом безопасном месте.
- Может, попытать счастья на Дивном, когда немного утихнет? Минни тут сетью десятифунтовиков брала.
- А чего ждать? Плащи у нас есть.
- Плохое место при молнии, - предостерег Чарли. - Большая гроза!
- Ладно, обождем немного, - уступил Слим.
Чтобы не терять времени, мы решили пока что ознакомиться с обликом этой малоизвестной местности по топографической карте и аэрофотоснимкам, сделанным с шестикилометровой высоты. На обширном пространстве оледенение выдолбило углубления для сотен больших и малых озер, раскиданных по плоскогорьям Нечако и Фрейзера. Цепь озерков шла вдоль южного склона Тополиной горы.
- В них во всех должна быть форель, - сказал Слим. - Мы пошли на озеро. Чарли, пойдешь?
- Нет. Пока в палатке побуду. Минни говорит - плот на той стороне, у луга.
Гроза поутихла, и мы отправились в путь. Лошадиную тропу затопили бобры, и мы пошли по кромке леса. Километрах в трех под склонами, поросшими тополями, березами и редкими соснами, лежало озеро. Тишину нарушала только выпрыгивающая из воды форель. Мы приготовили поплавочные удочки с тяжелыми поводками.
Плот Минни оказался типичным индейским плотом - продолговатым, узким, легким в управлении. Я подвел его к месту, откуда уже можно было добраться до выныривающих рыб, - над отмелью, где форель пряталась в камышах. Не успел Слим закинуть леску, как из прозрачной воды выскочила огромная радужная форель, схватила муху с первого удара, сделала четыре быстрых прыжка и ушла под водой на простор.
- Она утащила мою наживку! - пожаловался Слим. Увидев, как забурлила вода от поднимающейся форели, я хлестнул удочкой, и муха повисла над водой в самое время. Рыба подскочила, прошлась на хвосте по воде, отряхнулась, снова подпрыгнула и бросилась в глубину позади плота. Я чуть не остался без пальца. Форель замедлила ход, утащив только половину запаса лески. Слим греб следом за рыбой, а я потихоньку подводил ее к краю плота, где Слим поймал ее сеткой.
- Фунтов девять-десять, - объявил он перед тем, как снять рыбу с крючка. - Здоровая и жирная.
Мы вернулись на отмель, но ветерок повернул на сто восемьдесят градусов, и прыгунов больше не было. Слим закидывал удочку снова и снова. Я наладил катушку с донной удочкой и протянул ему. Он забросил больше двадцати метров лески, дал ей погрузиться и стал медленно сматывать. Я удерживал плот неподвижным у края обрыва.
Наживка была уже почти у плота, когда вдруг ее схватила рыба. Сняв форель с крючка, мы прикинули, что в ней должно быть фунтов одиннадцать-дьснадцать. Как и первая, это была крепкая и сильная рыба.
Крупную форель мы со Слимом обычно берем сачком. Это лучше для рыбы, которую не приходится вконец изматывать, прежде чем снять с крючка. Даже действуя с предельной осторожностью, иной раз мы вынуждены помогать рыбе прийти в себя, пока она наберет кислорода и восстановит силы, чтобы уплыть. Если у нее нет кровотечения или ушиба внутренних органов, она все равно выживет. От потери крови рыба гибнет. Рыболовы на живца, особенно специалисты по кетовой икре, часто обнаруживают, что крючок вонзился в верхнюю часть желудка. Именно в этом случае рыба теряет много крови.
