— Поиграем, Семен, обязательно поиграем. Заживут раны, такой джаз устроим фрицам в воздухе, что чертям тошно будет. А как ты после тарана?
— Да ничего. — Пожал плечами Карасев, — воюю. Только учти, если тебе когда случится пойти на таран, заранее открой колпак и отстегни ремни.
Карасев говорил так, словно перед ним лежал не безногий Любимов, а тот, прежний, неуязвимый ас. Ни в словах, ни в тоне, которым произносил их Семен, не было ни одной фальшивой ноты и не было, будто прописанного для всех безнадежных ободрения «мы еще повоюем». И Любимов на минуту забыл, что он инвалид, стал выспрашивать что, да как и почему — вдруг пригодится. Карасев отвечал охотно, старался не упустить никакой мелочи.
Рассказал, что сначала пытался отрубить «юнкерсу» хвост винтом, как это сделал Евграф Рыжов из 32-го авиаполка, но ничего не вышло. Сильно болтало в струе воздушного потока от моторов противника.
— А он, подлец, уже на боевой курс лег, — возмущался Семен. — Еще две-три минуты — и над городом начнет бомбы сбрасывать. Тут я крылом по стабилизатору раз и… Знаешь, Ваня, в жизни никогда такого сальто не делал. Меня из кабины так рвануло, что не сразу сообразил. Кто я и где я. Понял сначала: не в самолете я и не падаю на землю, а куда-то лечу вроде снаряда.
Встреча с Карасевым воодушевила, прибавила сил Любимову. Он даже доверился ему в самом сокровенном и мучительном: что написать жене и нужно ли писать вообще. Сообщить правду? Как воспримет ее? Будет ли ждать его, такого? Зачем ей калека? Она совсем еще девчонка, детей нет. Жизнь свою может по-другому устроить. И он боялся самого страшного: вдруг отвернется, кажется.
А он любил ее, так любил, что не мыслил без нее себя. И когда в бессонные ночи длинной чередой тянулись нерадостные думы о будущей летной судьбе, рядом с ними неразлучно саднила мысль о жене. И он решил не писать ей о своем увечье. Пока не писать. Зачем пугать. Прежде надо самому с этим свыкнуться. Карасев согласился с ним. Так оно лучше будет.
Но вообще-то письма пиши, — посоветовал он, — почаще пиши.
— Чаще нельзя, — возразил Любимов. — Догадается. Не сама, так теща поможет. Нужно, как прежде. Но мне нельзя — штамп госпиталя, обратный адрес. И руки вот, не скоро бинты снимут. А просить кого — чужой почерк…
— Да-а. Вот ситуация. Может, я под твой почерк смогу?
— Все равно догадается.
Задумались. Костя-минер лежал все время молча, а тут голос подал:
— А вы телеграмму. Жив, здоров, мол, воюю. И никакого почерку.
Так и решили. Чтобы госпитального адреса не было и по почерку не узнали, Семен будет давать телеграммы из штаба раз в неделю. Любимов продиктовал адрес жены.
— Только немедленно передай Грише Филатову и другим ребятам, чтобы своим женам обо мне ни слова, — забеспокоился он. — Они же там, в Чистополе, все вместе. Сразу скажут.
— Будет сделано, Ваня, — весело козырнул Карасев на прощание и тут же спохватился. Хотел сказать, что Гриши Филатова уже нет в живых, и раздумал. Пощадил друга.
Обещанные четыре экипажа Ермаченков прислал. Прилетели на «яках» летчики 9-го полка: два старших лейтенанта — Степан Данилко и Константин Алексеев, лейтенант Михаил Гриб и веселый сержант Протасов Иван Иванович, по прозвищу «генерал». С церемониями встречать их было некогда. Прямо «с корабля на бал» повели их в ознакомительный полет вместе с группой Калинина.
В тот день Алексеев со своими изучал район, а Калинину разрешили еще два вылета. В четвертый раз из этой труппы пошел лишь сержант Шелякин напарником Арсену Макиеву, Домой возвращались в сумерках и Арсен не заметил, когда и куда делся его ведомый.
Калининцы были грустные, подавленные, вместе с ними волновалась и вся эскадрилья. Ничто так не гнетет летчиков, как неизвестность, как судьба без вести пропавшего товарища. Ждали Шелякина до полной темноты, прислушивались к далеким звукам, хотя и знали: в воздухе он быть не может, кончился бензин. А глаза с надеждой смотрели на север, где небо у горизонта озарялось всполохами прифронтовых пожарищ. Меня позвали к телефону.
— Что же вы не докладываете? — спросил полковник Страутман. Хотел было извиниться и сообщить о невернувшемся с боевого задания, но полковник продолжал говорить:
— О подвигах своих летчиков штабу приходится узнавать окольными путями. Сейчас получено сообщение от наземных частей: один истребитель «як» вступил в бой с большой группой «мессершмиттов», сбил четыре самолета противника и благополучно ушел. На «яках» в это время в воздухе была только ваша эскадрилья. Кто же этот храбрец, скажите?
Я доложил о случившемся. Полковник сразу же сделал вывод: