Яшка понял вдруг, зачем казаки ведут туда отца и Вениамина.
— Батяня!
Отец оглянулся.
— А, Яшка,- сказал он.- Хорошо, что вернулся…
И тут же всплеснулся истошный крик выбежавшей вслед за отцом матери. Мать тоже увидела Яшку.
— Ирод окаянный, убивец проклятый! — закричала она.- Не искал бы тебя отец, беспутного, разве дался бы анафемам! Ой, да горы высокие, щели глубокие, ушел бы — да и поди сыщи его! Ой, да сирота ты сирая, бесталанная…
Мать голосила, закатывала глаза, заламывала руки. Двое казаков перехватили ее, не подпуская к отцу.
Яшка стоял окаменев, не мог двинуться с места. Страшная тяжесть обрушилась на него.
— Сынок! — окликнул его отец. — Ты не виноват. Береги мать. Глафира, прощай…
Отцу не дали договорить, ударами прикладов погнали по дороге.
Яшка со всех ног бросился за ним. Словно каленым железом ожгло спину. Раздался грубый хохот: казак по фамилии Кандыба, которого Яшка не раз видел у казармы погранпоста, огрел его плетью. Корчась от боли, Яшка бросился напрямик к отщелку. Всхлипывая и дрожа от предчувствия страшной беды, он с трудом пробирался по карнизам к Змеиной горе.
«Батяня, батяня, батяня!..»
Отца и молодого доктора остановили у края обрыва. Яшке все казалось, что еще мгновение, отец напружинит свои могучие руки, сорвет веревки и пойдет крушить пудовыми кулаками ненавистных врагов. Но, видно, и правда — врасплох захватили его казаки. Он только поводил плечами и, бледный, темноволосый, возвышаясь на целую голову над врагами, в последний раз окидывал взглядом родные горы, зеленую долину Даугана, поселок, раскинувшийся по обе стороны дороги.
Молодой доктор со связанными за спиной руками стоял рядом с ним. Яшка видел только отца. Он не верил, не хотел верить, что сейчас произойдет самое страшное.
— Назад, Яша! Беги! — крикнул отец.
Но Яшка подбежал к нему, обхватил руками сильные ноги, уткнулся лицом в жесткие веревки.
— Убрать щенка! — раздался грубый голос.
Яшка оглянулся. Прямо в лоб ему смотрело черное дуло маузера. За маузером, расплываясь в горячем тумане, маячило изрытое оспой, перекошенное злобой лицо.
— Стреляй, что ж не стреляешь? — в исступлении крикнул Яшка.
— Кончай, Шарапхан! — донесся тот же голос.
Грохнули выстрелы. Крупное, тяжелое тело отца стало оседать на землю. Протяжный стон сорвался с его губ.
Яшка почувствовал, как его рванули за шиворот, отбросили в сторону, он головой вниз полетел под откос…
Очнулся Яшка на сеновале почтовой станции. Над головой — дощатый потолок. В углу — круглая черная дырка, словно кто ткнул туда палкой. Здесь был штырь, на который Али-ага вешал сбрую, а потом перенес ее вместе со штырем в пристройку. Солнце клонилось к западу, и лишь его багровые отсветы еще пробивались сквозь щели в двери.
«У-ху-ху-ху-ху!» — донесся крик горлинки.
Какой страшный сон видел Яшка! Будто казаки и туркменский джигит расстреливают отца!.. Это не сон! Это правда! Черная дырка в глинобитной стене — зрачок маузера! Он, только он, Яшка, виноват в том, что не стало отца. «Ой, да сирота ты сирая…»
— Батяня!
Яшка вскочил. Страшная боль пронзила все тело. Скрипнула дверь, показалось знакомое, темное в сумраке лицо Али-ага.
— Тихо, Ёшка, тихо,-сказал он.- Сейчас громко нельзя… Идти можешь? Надо с отцом проститься, хоронить пора.- Яшка замер. Али-ага горестно почмокал губами: — Сутки не давали подойти к телам убитых. Часового ставили…
Сутки. Значит, Яшка целые сутки был без памяти.
Кисти Яшкиных рук, ободранных о камни, саднили и кровоточили. Али покачал головой, вывел Яшку с сеновала в низенькую мазанку, где хранилась упряжь, поджег кусок тряпки и горячим пеплом чуть ли не с искрами засыпал Яшкины раны. Теперь, когда доктора не стало, в поселке снова единственным лекарем был мудрый Али-ага. Яшке посчастливилось, что подобрал его именно Али-ага.
Но вид каморки на заднем дворе почтовой станции отозвался в Яшкиной груди мучительной болью. Сюда, в эту мазанку, уходил отец, когда приезжал к нему брат молодого доктора Василий Фомич. Сюда собирались и русские, и курды, и туркмены, и азербайджанцы — все бедняки, а их, мальчишек, рассылали по улицам поселка, чтобы дали знать, если с казачьего поста поедет кто-нибудь чужой.
Сколько раз Яшка стоял караульщиком у стенки мазанки. Он жадно ловил голос отца, говорившего всегда быстро и горячо. Как гордился Яшка, когда отец выступил на митинге и его выбрали председателем поселкового Совета. Теперь отца нет. Страшно! Немыслимо! Невозможно поверить!