- У меня болезнь Мескина. Она не заразна, - быстро добавил он.
- Но не неизлечима.
- Почему ты так говоришь?
- Потому что вы ведете себя, как обреченный человек.
Некоторое время он молча смотрел на нее; потом допил остаток своего кофе и спустился вниз, умыться.
Выйдя снова на палубу, он увидел Сефиру на камбузе.
- Чего бы вам хотелось на завтрак? - спросила она.
- Ничего. Я хочу встретиться со своим чирургом на пустой желудок и с чистым разумом.
- Вы увидите, что она совсем не страшная.
- Часто колонисты обращаются в больницу?
- Вы будете первый.
Он был удивлен.
- В это трудно поверить.
- Ничего удивительного. Человеку, даже если он умирает, трудно заставить себя искать помощи у представителей расы, которую он считает, несмотря на неопровержимые доказательства противоположного, отличающейся от его собственной, и, следовательно, низшей по отношению к нему. Даже вы, первый пациент, без сомнения основываетесь в своих надеждах в первую очередь на силу магии чирургов, а не на уверенности в их медицинских познаниях.
- Но ведь они шаманы, просто лекари!
- Если угодно. Но у этих шаманов есть медицинские степени. Порт Д'Аргент не единственный космический порт на Серебряном Долларе.
- Но они входят в транс. Они...
- К сожалению, с описанием их практики связано много неверных понятий и терминов.
- Но они так сами называют себя, этим эбонисским словом, которым звались испокон веку. И единственное подходящее для этого слово - то, как назывались в средневековье на Земле знахарки, к которым обращались раненные рыцари, тем полуграмотным, но благородным старухам, врачевавшим при помощи Бог знает какой техники и снадобий.
- Эбонисских чирургов нельзя назвать ни полуграмотными, ни благородными. Мне жаль, что для перевода на ваш язык не существует более точного слова.
- Я слышал, - сказал дальше Истклиф, - что они носят маски.
- Вы все увидите сами.
Дежа вю снова накатило на него, и он спешно вышел из камбуза и поднялся на палубу. Теперь берега разделяло не более полумили, и сила течения заметно возросла. Катер катился по течению, переваливаясь неловко, словно беременная буйволиха, и его двигатель, управляемый автопилотом, включался периодически, для того чтобы подправить курс. Истклиф не любил путешествовать по воздуху и выбрал катер, отказавшись от скорости во имя душевного равновесия. Он не слишком торопился в больницу, потому что не верил в то, что снадобья чирургов смогут оказаться против болезни Мескина более сильным оружием, чем самые мощные современные антибиотики, предписанные ему земной медициной посредством его семейного доктора. Он ничего не сказал своей семье, даже о том, что заболел, и, отправившись в больницу, просто сказал, что плывет на рыбалку. Его семейный врач, когда последний раз посещал его, дал ему три месяца. С тех пор прошло десять недель. По всему выходило, что катер окажется его погребальной лодкой.
Река продолжала сужаться, но крутого поворота все не было. Сефира снова поднялась на палубу, и Истклиф мог теперь спросить ее, сколько им еще осталось плыть. Но не сделал этого. Она стояла у правого борта, прислонившись к перилам, и смотрела на берег. Один раз она махнула рукой компании чернобушей, которые шли тесной группой по тропинке вдоль берега. Очевидно, они узнали ее, потому что все как один помахали ей в ответ.
Ближе к полудню она сказала ему:
- Осталось совсем немного.
Подняв голову и взглянув вперед, Истклиф увидел поворот. Но почувствовал стыд, а не облегчение. До сих пор считалось, что болезнь Мескина является эндомическим заболеванием, свойственным только эбонисам, и только считанные единицы колонистов испытали на себе действие этой болезни. У всех колонистов хватило мужества отвергнуть больницу и достойно умереть в собственной постели. У всех, кроме него.
Катер, все еще в точности придерживающийся середины реки, начал поворачивать, чтобы войти в излучину. По обеим сторонам высоченные деревья, расцвеченные тут и там яркими пятнами длиннохвостых попугаев, протягивали над рекой отягощенные прядями лиан ветви, словно желая соединиться друг с другом. На суше такие же деревья выстраивались целыми батальонами по направлению к низким, покрытым зеленой сочной травой холмам. За излучиной река снова расширялась, и холмы таяли в туманном отдалении. На правом берегу появилась деревня чернобушей с широким выступающим в реку деревянным причалом, возле которого привязано много дриуфов. Деревня ничем не отличалась от сотен других деревень аборигенов, которые Истклиф повидал на своем веку: шаткие хижины, небрежно выстроенные из шестов, камней и лиан, покрытые широкими листьями местных аналогов пальмы; лабиринт узких улочек, среди которых не было двух, ведущих в одном направлении. И только больница, или, как ее прозвали, клиника, крепкое здание, поднимающееся среди хаоса примитивных строений, отличала это поселение от его бесчисленных сестер в буше.
На самом деле ни "клиника", ни "больница", не были точным названием. Судя по размерам, клиника должна была именоваться в лучшем случае госпиталем. Клиника считалась, по местным стандартам, современным зданием, вполне благоустроенным. На взгляд Истклифа, здание было отвратительно. Клиника была построена исключительно из прямоугольных блоков и голубой глины, которую добыли со дна реки. С виду здание казалось достаточно крепким, и естественный цвет клиники, придаваемый ему блоками, не был раздражающим для глаз; но несомненным для глаз Истклифа являлось также и то, что строители подошли к выполнению своей задачи не имея даже намека на общий план. По всем признакам, они начали с квадратного первого этажа, просторной постройки, достаточной, чтобы вместить всех первых пациентов чирургов. Но по мере того как количество пациентов росло, делались надстройки, добавлялись новые этажи; потом, по необходимости, к добавочным этажам и крыльям пристраивались другие добавки, этажи и крылья там, где имеющийся фундамент был способен выдержать дополнительную нагрузку, блок за блоком. Результатом вышло рагу из похожих, но не одинаковых кусков, среди которых не было и пары совпадающих по высоте, расползающееся во все стороны в буш и исчезающее там из виду, по общей площади превышающее саму деревню.
Морщась от раздражения Истклиф не без труда пришвартовал катер между двумя дриуфами - еще тут сложностей не хватало! Сефира спустилась вниз; когда она снова появилась на палубе, на ней был ее красный шарф, а в руках красная сумка. На фоне деревни ее юбка-калико и короткая рубашка больше не казались неуместными.
У причала уже начала собираться толпа. Сефира задержалась у перил, оглянулась и посмотрела Истклифу в глаза, словно пытаясь найти там что-то. Что бы это ни было, казалось, она этого там не нашла.
- Спасибо, что подвезли, - поблагодарила она. Потом ее глаза отпустили его, и она оглянулась на людей у причала.
"Черная я, но красива, - словно послышался ему ее шепот, - как шатры Кидарские, как завесы Соломоновы".
Ее глаза опустились на собравшуюся перед катером толпу.
- Они так любопытны - мой народ. Это от того, что они так пусты. Оглушительно пусты.
Она снова взглянула на него.
- Спасибо еще раз за вашу доброту.
Помедлила, потом резко повернулась, перебралась через перила и спустилась на причал.