Ходили разговоры, что японцы, умеющие говорить по-русски, пытаются пробираться по подкопам и вербовать на нашей стороне границы осведомителей, суля щедрые дары. Говорили, что кое-кого из местных даже поймали за руку, обнаружив при обыске японские консервы. В этих случаях долго не разговаривали.
Странно и страшно было на границе.
Потом, после, Тонечка рассказывала матери и сёстрам, округляя глаза:
— Сахалин-то и наш, и японский. Застава же — на границе. Так представляете, — говорила Тонечка, понизив голос. — Эти японцы стыда не имеют. Станут к нам спиной вдоль их границы, штаны спустят, наклонятся вперёд, так и стоят с голыми…
— Да что ты, — ужасались сёстры, — вот так прямо и стоят? Бесстыдники… А если бы наши им солью влепили?
— Нельзя, — важно, со значением в голосе отвечала Тонечка. — Граница. Конфликт государственный бы вышел. — Потом тихонько смеялась. — А пару раз, втихаря, наши залепили им из рогаток, прямо в…! Помогло. Правда, на время.
8. Остров Сахалин. Верочка и Лизочка. Новое назначение
В июле 1932 года наконец пришло лето. И принесло с собой поветрие. Дифтерит.
Заболели детки в общежитии.
Заболела и Тонечка.
Да ещё в тяжёлой форме. Чуть плёнками не задохнулась. Долго её в старой больнице города Александровска выхаживали.
Несколько месяцев.
Гриша изводился страхом за неё.
Однако обошлось. Выздоровела Тонечка, только сердце начало иногда подводить. Врач сказал, пройдёт. Но с детьми обождать надо. Тонечка переживала.
В семьях молодых только прибывших пограничников пошли детки.
А пелёнки-распашонки?
А одеяльца?
А где взять? Город Александровск — не ближний свет. Да и нет там ничего…
Прошёл год после достопамятного побега Тонечки в замужество.
Теперь ещё и девять месяцев.
Скоро и Тонечка станет молодой мамой.
Она хоть и счастлива до беспамятства, но носит тяжело и имеет странное пристрастие. Нравится ей запах антрацитного дыма из поселковой котельной. Истопник её уважает, прикатил валун и постелил на него телогрейку, чтобы Тонечка не подстыла. Она там часами может сидеть и смотреть на чёрный дым…
— Черноволосого родишь, — утверждал истопник.
Да как в воду глядел.
Вот и родилась здоровенькая девочка с чёрными волосиками и чёрненькими глазками, складненькая и крикливая, вся в Катерину — теперь уже бабку. Тонечка хотела назвать её Катериной, но Григорий, не спросив жены, привёз в Александровский роддом свидетельство на имя Вероника.
Тонечка даже рассердилась и расстроилась!
Что это за имя?
Как жить доченьке с ним?
Это была их первая ссора. Так или иначе, но доченька стала — Верочкой. Хорошенькая и пухленькая, но своенравна — до ужаса, только глаз да глаз за ней!
Тонечка часто писала матери о своей жизни, о Грише, их любви и семейном счастье. Просила простить и принять. Катерина сначала молчала, но когда родилась первая внучка, не выдержала и оттаяла. Теперь мать и дочь обменивались новостями. Катерина в каждом письме передавала зятю поклон.
Маленькая Верочка бегала за бабочками, которых тут, на Сахалине, водилось видимо-невидимо. Ярко-оранжевые с чёрными полосками, лимонно-чёрные с острыми крыльями, а однажды перед Верой села огромная синяя бабочка с зеленоватым металлическим отливом, двумя хвостами и удивительными крыльями, концы у которых были чуть загнуты книзу. Чудесная гостья сидела, медленно сводя и разводя блестящие на солнце опахала.
Дразнила.
Верочка такого чуда в своей маленькой жизни ещё не видела. Непослушными пухлыми пальчиками попыталась она схватить живую игрушку, оказавшуюся просто гигантской в сравнении с Верочкиной ручкой, но волшебная бабочка неожиданно легко вспорхнула и унеслась.
Верочка безутешно и горячо заревела.
Прибежала Тонечка и никак не могла понять, что так расстроило её всегда весёлую малышку.
Прямо под новый, 1935 год Гриша принёс домой под мышкой огромный свёрток. Тонечка разложила на топчане новую пограничную форму Гриши.
— Ой как красиво-то! И пошито хорошо. Гриша, примерь, а?