— Ты шутишь?
— Ну да… А если серьёзнее, то сюда в 1925–1930-х годах из скудного бюджета нашего советского государства было направлено такое огромное количество денег, ты не поверишь! Как раз восстанавливать сельское хозяйство и местную промышленность. И что? Восстановили, и так скоро.
— Местную? Это как?
— Ну, сахарные заводы, спиртоочистительные, консервные. Здесь выращивают, здесь и перерабатывают. Сама видишь, сады, сады, поля с сахарной свёклой, виноградники кругом. Нам лектор сказал, что в этом, 1940-м году тут рекордный урожай овощей — 91 центнер с гектара. Это выше, чем в сопредельной Бессарабии в три раза! Кстати, зря ты местных «бессарабами» зовёшь, давно хотел тебе сказать. Зови их молдаванами.
— А кто же они, как не бессарабы, — заупрямилась Тонечка. — Гриш, а они все тут по колхозам! Мне хозяйка рассказывала. Поголовно все в колхозах!
— Так уж и все! Тут и заводы тоже есть: чугунолитейный, известковые… да мало ли. Так что и рабочих тут хватает. Не только колхозники.
— Знаешь, Гриш, а я вот удивляюсь, тут все грамотные. Прямо все! Не то что у нас на Сахалине…
— У нас в школе младшего начсостава один преподаватель истории говорит, что в 1937 году, ну когда мы сюда приехали, только три процента людей оставалось неграмотными. Он говорит, тут открыто более 500 школ, есть и пединститут в Тирасполе. Если у нас всё пойдёт хорошо…
— Да, Гриш, я бы поучилась. На учителя… младших классов… Очень хочу…
— Тось, если всё будет хорошо… конечно!
Девочки устали сидеть и вертелись. Им хотелось побегать. Они уже привыкли к молдавской вольнице.
А вот и приехали.
Город весело шумел скверами и садами. Кругом в центре высились красивые, даже величественные здания постройки последних десяти лет. Особенно хорош был театр. Наскоро пробежав по магазинам, сколько позволяли их небольшие средства, Мусенковы решили просто погулять.
Старый город был похож на село. Маленькие мазанки с тростниковыми крышами и сады, сады. Улицы земляные, без тротуаров, иногда есть деревянные мостки через рытвины или древние лужи. Тоня решила, что под лужами бьют родники, не дают тем высохнуть.
А вот — белёные старинные торговые ряды с крытыми многочисленными арками, а вот — древние винные погреба. Возле них штабелями лежат бочки.
По современным улицам беззастенчиво передвигаются крепкие крытые телеги-фургоны селян. Такие, какие ездили тут и сто лет назад.
— Гриша, смотри, цыгане… «Цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют…», — смеялась Тонечка. — Пушкин же говорил «бессарабы», а ты ругаешься.
Цыганки побоялись подойти к семье командира в синей форме. Зато хватали других прохожих за руку, звенели монистами, браслетами на загорелых руках, от их ярких юбок рябило в глазах. Тут же шныряли страшно грязные и оборванные цыганята. Они с весёлой наглостью блестели чёрными глазками, выпрашивали что-то.
Пообедали всей семьёй в столовой с открытыми настежь окнами.
За соседним столом оживлённо беседовали. До Мусенковых доносились слова «Котовский», «конники», «Париж».
Григорий Сергеевич обернулся и вежливо поинтересовался:
— Простите, товарищи, тут правда комдив Котовский жил?
— Всё верно, товарищ командир, тут рядом старое здание бывшей гостиницы «Париж» — да его все знают! Вот там и был штаб его кавалерийской дивизии, и сам он там же жил. Даже, говорят, свадьбу там играл. Ох же и огневой человек был! Герой настоящий! Тут его все уважают и гордятся им.
— Это когда было?
— Да году в 20–21-м.
— Спасибо, товарищи.
Вышли, посмотрели, стоит углом кирпичное здание.
Интересно. Да, Котовский — легендарный красный командир — фигура незабываемая. То ли великий герой, то ли… преступник, что ли…
У здания толпились дети. Молодой человек с бледным и одухотворённым лицом читал им какие-то стихи.
— Гриша, подойдём?
Не дожидаясь ответа мужа, Тоня подошла поближе, прислушалась, странно заныло сердечко её…
А учитель нараспев произносил удивительно влекущие строчки. Звенел в них и вольный бег коней, и колыхание жнивья, и пыль дорог, и кровь, и сеча. Стихи хватали за душу, как давешняя цыганка за руку, не отпускали от себя.