Однажды ранним росистым утром они выследили паренька, залезшего в стог за хлебом, и закололи, затыкали его саблями. И несколько дней не разрешали родным труп забрать. Тонечка видела, как мать безмолвно рыдала, уткнувшись в подушку. Стояла Тоня рядом, молчала, не знала, что сказать, как унять такое горе.
А потом она услышала, как мать с подругами зашепталась о странном и страшном: таинственным образом пропал «зверь» хорунжий. И вскоре по слободе пошёл слух…
— Нашли его, хорунжего-то! Труп в бочке, что Песчанка вынесла!
— Уж такой страшенный, весь в кровище!
«Всё как в сказке про царя Салтана», — думалось Тонечке. Эту сказку она читала сама, её учил отец, когда был дома. В бочку посадили, «засмолили, покатили и пустили в окиян». С одной добавкой — в настоящей жизни вся бочка была пробита-утыкана трёхдюймовыми гвоздями остриями вовнутрь. Но нет, Тонечке жалко хорунжего не было — не могла забыть, как он бил её мать.
Вот на какое дикое время выпало детство Тонечки.
Но в волшебной книжке, где на обложке стояло «Сказки г-на Пушкина…», она читала:
И мечталось девочке, что это за ней скачет верный жених на добром коне и ищет её, Тонечку.
— Я тут, на самом краюшке земли, — шептала она, — у самого Великого Океана…
Тем временем исполнилось ей восемь лет.
Ещё раньше, бывая в городе, Катерина не раз показывала детям на улице их деда, но подходить ни-ни, не дай Бог. Тонечке с ранних лет запомнился высокий, очень прямо державшийся суровый старик в тёмной одежде. И с очень красивой палкой. Мать объясняла: это — трость. Ещё Тонечку поражало стёклышко в одном его глазу. Стеклышко было на шнурке. Катерина опять объясняла: это — монокль.
Зачем монокль, Тонечка, совсем малышка, не поняла и дома, играя, всё пыталась приладить круглый плоский камушек себе в глазницу, только он не держался, падал. Но когда, сморщив в напряжении личико, ей удалось-таки однажды удержать камушек, то ничего не стало видно.
«Наверное, поэтому дед нас и не замечает, — поняла она. — Из-за этого самого монокля».
Но теперь поездки в город почти прекратились.
Шёл 1922 год… «По долинам и по взгорьям» продвигалась уже красная дивизия вперёд, «чтобы с боем взять Приморье — белой армии оплот»! Оживились и осмелели красные партизаны в окрестных лесах.
Стояла осень. На удивление красив был медно-золотой октябрь на сопках. Но страшно бурлив — океан.
Шумело и людское море. Некому было любоваться осенними красотами. Люди воевали, насмерть бились друг с другом.
Катерина заперла двери на все засовы, дети притаились в страхе и ожидании. Мать говорила им, что Красная армия вышла к городу, что выгонит, япошек, которые — многие тысячи — стояли в городе и окрестностях. Маленькие росточком японцы были раскосые и злые. И смотрели так нехорошо. Тонечка их боялась.
24 октября по слободе пошли разговоры о выводе японских войск с Южного Приморья.
Наступило 25 октября. Катерина уже давно не выходила из дома — берегла девочек. Держала дверь на засовах. А тут прибежала соседка, стала кричать:
— Уходят, все уходят! Япошки уходят, и офицеры тоже! И казаки наши! Боже-божечки, все уходят! Все! Там давка такая, лезут на корабли! Говорят, последние корабли-то! Больше не будет! Ой, что деется-то! Как жить-то без мужиков?
Как низкое чёрное небо над океаном, висят и крутятся страхи и беды над головами жителей слободки.
И над Тонечкиным домом тоже.
Тогда на Дальнем Востоке женщин было немного. Но те немногие были удивительно красивы.
И маленькая Тонечка тоже была прелестна, чем накликала на себя престранные события.
Семья белого генерала, одного из временных хозяев города, холила и лелеяла обожаемого младшего сына — молодого офицера. И угораздило же его, генеральского сына, увидеть на улице и очароваться, заболеть просто…
Ну, кем бы вы думали?
Маленькой девочкой, Тонечкой.
Вот ужас-то!
Уж как генеральша через сваху уговаривала Катерину отдать им в семью на воспитание восьмилетнюю Тонечку, божась, что дорастёт та в генеральской семье до брачного возраста и только тогда они позволят сыну жениться на ней…
Катерина стояла непоколебимо.
Богопротивное, мол, дело, оставьте нас.
Да тут и Степан вернулся из поездки. Защитил. Но скоро вновь уехал с поездом.
И вот этот октябрьский день, 25 число!
Время поджимало, Белая гвардия срочно эвакуировалась в Шанхай… Прямо перед погрузкой на корабль, да не по пути к причалу, молодой влюблённый уговорил отца завернуть на бричке к запертому и неприступному дому Терченок. Странно, но отец согласился на это безумное, безнадёжно-отчаянное предприятие. Срывающимся голосом юноша у ворот кричал, умолял маленькую девочку Тонечку бежать с ним! Златые горы сулил!