— Да не шпарь ты лозунгами! — взмолилась Нюра.
Даша малость смутилась.
— Не в лозунгах дело… Мы всегда ценим то, чего у самих нехватка или вовсе нету…
— Как? Как ты сказала? — встрепенулась Нюра и признала великодушно: — Все-таки не зря тебя на курсах учили!
— Не курсы, а семинар, сколь повторять можно?.. А это уж точно: ценим то, чего у самих недобор. Вот и тебе в Мишке твоем дорого, что он образованный. Само собой, он тебе и вообще нравится как парень… Не спорь ты со мной, уважаешь ты его образование, хоть и сама об этом не догадываешься. Это изнутри, своим ходом идет, понятно? А он в тебе, помимо твоей распрекрасной внешности, прежде всего, славу твою рабочую ценит. Вот это и есть твой главный козырь, я так понимаю… Красота — от счастья, тут уж ничего не попишешь, а слава рабочая целиком от нас зависит. Ее и заработать можно и увеличить, ведь так, бригадир? Вот и жми на этот рычаг, не уступай Полозову первенства.
— А ловко ты повернула! — искренне удивилась Нюра. — То все про любовь талдычила, а приехала прямиком к работенке! И тут не забываешь агитировать нас, грешных… Уж больно ты комсорг, Дарья!
Даша подумала-подумала и сказала твердо, как о давно решенном деле:
— Уж какая есть. Переучиваться поздно… — И припомнила прошлогоднее свое присловье: — С моей точки зрения, обставить тебе Полозова — раз плюнуть. Ты и так уже вперед вырвалась, а лесу в запани полно и проволока мягкая, только сплачивай. Учти, я очень на тебя надеюсь… Одолеешь Полозова — и Мишку своего ненаглядного крепче к себе привяжешь, и ребятам премия отломится, и всей поселковой молодежи почет и уважение…
Нюра насупилась. В Дашиных словах ей почудилось что-то обидное, принижающее и ее и Михаила. Будто подошла скорая на руку ее подруга к ветвистому и незащищенному дереву, что вырастили они с Михаилом, и, не долго раздумывая, хвать топором. И из зеленого дерева, может быть в чем-то и неправильного, но живого, получилось у Даши пусть и более правильное, но серое и мертвое бревно…
— Путаешь ты все. Вот вроде и верно говоришь, а путаешь. Тебя послушать, так выходит: обставим мы Полозова, и Миша мой со всеми потрохами, а Полозов нас обгонит, и Миша сразу меня разлюбит и станет искать себе невесту в полозовской бригаде… Не завидую я ему: несемейная там одна лишь тетка Глафира.
— Не опошляй!
— Оно так выходит, раз он по передовикам стреляет. А тетка Глафира и на доске Почета, и самые вкусные в поселке блины у нее, лучше невесты ему не найти. Где уж мне с ней тягаться? Свое место я знаю!
— А я говорю: опошляешь ты мою мысль. Обгонит Полозов — Мишка, может, и не разлюбит тебя, но главный твой козырь будет битый. А тут еще практикантка маячит, зачем давать ей лишний шанс? А там, глядишь, он и про почерк твой косолапый дознается. Так все одно к одному и липнет… Вот я о чем, а ты опошляешь. И дело вовсе не во мне, а просто тебе самой выгодно сейчас обогнать Полозова — объективная же истина! Да и Мишке твоему приятней любить передовую работницу, а не какую-нибудь недотепу… Человек у нас в труде познается.
— Ой, Дашка, переучили тебя на курсах-семинарах!
— Ничуть не переучили. Разве я неправильно говорю?
— Все вроде правильно, а только уж лучше бы ты хоть разок ошиблась.
— Ну этого ты от меня никогда не дождешься! — не на шутку разобиделась Даша.
Фрося-учетчица затрезвонила в сигнальный рельс, возвещая конец обеденного перерыва. Нюра поднялась с бревен, оправила юбку.
— Зря ты пары развела: уступать Полозову мне и так без надобности. А за сочувствие к моему… косолапому почерку и инструктаж насчет стадий большое тебе спасибочко!
— Вот и старайся после этого для людей, — мрачно сказала Даша.
Нюра сбежала с берегового откоса. Двигалась она по привычке быстро и — со стороны смотреть — весело, но сердце у нее щемило. Хоть и много наговорила Даша ерунды, но сумела-таки растревожить ее.
Судя по всему, на этот раз школы ей не миновать: Даша теперь не отвяжется. Да и для себя самой не помешает грамотой подзаняться: вот уедет Миша по своим геодезическим делам на другую запань — страшновато письма ему писать нынешним почерком. Можно, конечно, притвориться, что рука разболелась, и продиктовать письмо какой-нибудь грамотейке. Но это уже не то: под диктовку ласковые слова говорить — все равно что объясняться в любви через громкоговоритель.
«Ладно, там видно будет, — решила Нюра. — Что это я загодя слезы лью?.. А вот о том, чтоб и на этот раз Полозова обогнать, думать надо. Тут Даша, несмотря на все свои теории, права…»
Заработали сплоточные станки. Дикий голубь-сизарь, прогуливающийся по бережку, у самой кромки воды, при первом же выхлопе станочного двигателя присел от испуга и пружинисто взмыл ввысь. Набирая высоту, он сделал круг над Нюриной головой и подался на другой берег реки, подальше от шумных станков. Нюра проводила голубя глазами и задержала взгляд на том берегу. Но ни Михаила, ни его подсобников уже нигде не было видно. Лишь в дальнем орешнике порой мелькали верхушки реек, будто хотели успокоить Нюру: здесь Михаил, никуда не делся.