Она обрадовалась тому, что прежняя бойкость возвращается к ней, вынула гребень из волос, причесалась и уселась поудобнее.
Запани отсюда видно не было, но шум работающих сплоточных станков далеко разносился по воде. И по этому размеренному, слаженному шуму без заминок и перебоев Нюра безошибочно определила, что дела у Полозова идут лучше некуда и выработка неуклонно растет. Что ж, на его месте она тоже сейчас старалась бы вовсю. Вот и не за кем Полозову больше тянуться, а на работе это пока не сказывается. Или позже начнет притормаживать?..
За спиной послышались знакомые легкие шаги. Даже не оборачиваясь, Нюра сразу догадалась, кто идет к ней, и притаилась. Шаги затихли у ствола елки. Михаил сел рядом, так осторожно, будто Нюра была тяжелобольной и ее никак нельзя потревожить.
Сам первый пришел к ней, опозоренной, разжалованной. И практикантку свою бросил! Иль затем и поспешил, чтобы вдоль и поперек изругать ее? Известное дело: стоит только попасть в беду — и сразу все в судьи лезут. Беспроигрышное это занятие — других судить…
Но Михаил что-то не торопился ругать ее. Он сидел рядом с ней и молчал. Речной ветерок беззаботно поигрывал воротом его рубашки, обнажая на груди, под загорелой шеей, белый треугольничек. И как она раньше его не замечала? Не умом, а какой-то новой, прежде неведомой ей нежностью, народившейся в ней при виде этого белого треугольника, Нюра поняла вдруг, что и Михаилу из-за нее тоже сейчас несладко. Выходит, и перед ним она виновата, за лишнюю эту боль, какой могло у него и вовсе не быть…
Раньше ее поступки затрагивали только ее одну, а теперь, хочет она этого или нет, и других цепляют, портят им жизнь. А что ж будет, когда она выйдет замуж? Чем дольше живешь на свете, тем больше людей твоя судьба задевает, и жить тебе все трудней. Закон, что ли, такой у жизни есть?
Никогда с ней не было ничего такого, разве что в далеком детстве. После того как они получили похоронку на отца, мать слегла, и Нюра вызвалась испечь хлеб. И как-то уж так вышло, что с одного боку каравай у нее обуглился, а с другого совсем не пропекся, хоть свистульки из мокрого мякиша лепи. А муку она угробила последнюю в доме… Вот тогда и стало ей, как сейчас, впору хоть сквозь землю провалиться. Так тогда хоть перед родной матерью и голодными братишкой с сестренкой ей было стыдно, а теперь — перед чужим человеком. Или не такой уж Михаил чужой?..
Нюра испугалась, что теперь, после того как она всенародно опозорилась, Михаилу просто невмоготу станет ее любить. Она даже покосилась на него: как он там, не разлюбил еще? Но по виду Михаила ничего нельзя было понять. Он был таким же, как вчера и позавчера, разве самую малость задумчивей, словно все время решал и никак не мог решить какую-то неухватистую задачу.
И тут Нюру обожгла догадка: скорей всего Михаил не ругать ее пришел, а утешать, парнишка он добрый. Уж лучше бы ругал! Нюра боялась: если Михаил примется утешать ее — она не выдержит и разревется, как последняя дура. Любую ругань она осилит, еще и сдачи обидчику сполна даст, а вот утешения… Наверно, все дело в том, что поругивали ее в жизни чаще, чем утешали, вот и не выработалось у нее противоядия против опасных, размягчающих душу ласковых слов.
К тому же Нюра была убеждена: тех, кого мы утешаем, уже нельзя любить. И, спеша опередить Михаила со всеми его предполагаемыми утешениями, она спросила быстро и язвительно:
— Что ж студентка отпустила тебя так быстро? Иль поцапались?
— О чем ты? — не понял Михаил. — Уезжает она вечерним пароходом, вот и попросила отнести чемодан на пристань. А с пристани я сразу сюда. Догадался: ты тут будешь, на нашем месте.
— Что-то больно ты к ней добрый… — проворчала Нюра, а сама подумала: «Вот оно что-то… Практикантка искала в Михаиле лишь носильщика для своего чемодана, а мы с Дашей навыдумывали черт те чего. А все Дашка непутевая: у самой увели женишка из-под носа, вот ей всюду и мерещатся соперницы».
Нюра обрадовалась, что все теперь разъяснилось, и вроде бы даже малость разочаровалась, что все вышло так просто. И тут же озлилась на себя: тебе, кума, никогда не угодишь!
А главное, выходит: никакой соперницы у нее нет к в помине никогда не было и совсем зря она осрамилась. Вся эта затея с проволокой впервые показалась Нюре не только нечестной, а то даже, если верить Филину, и преступной, но еще и глупой-преглупой. Это надо уметь — наломать дров и попасть в беду ни за что ни про что. Эх, кабы знатье…