«Хотя и маленькой страны, а настоящий правитель», — подумал он. Но ему не нравилось то, что Евстафий не опускал перед ним пронзительных глаз, а губы его были плотно сжаты. — Мои воины неучтиво обошлись с тобой, благородный правитель Апсилии. Но ты сам виноват. Зачем побил кельбитов? — с вкрадчивой мягкостью сказал Сулейман. — А зачем твои воины пришли к нам?
Сулейман, конечно, не рассчитывал на то, что Евстафий будет просить прощения за нанесенный его войску урон, но и не ожидал от него дерзкого ответа. Однако он скрыл свое неудовольствие.
— Мусульманские воины, чтя заветы пророка Мухаммеда, — он молитвенно сложил руки у бороды, — утвердили священное знамя ислама во многих странах, склонили к праведной вере много народов. А ты и твой народ разве не хотите принять истинную веру?
— Не первый раз воины халифата приходят на нашу землю и не первый раз силой пытаются склонить нас к мусульманству, но ни раньше, ни теперь вы не заставите нас изменить нашей христианской вере, — спокойно ответил Евстафий. — Вы отнимаете у нас землю, облагаете непосильными налогами. Ваша вера несет нам ярмо рабства. Мы, апсилы, не хотим быть рабами.
Да, дерзок пленный, ничего не скажешь. Но Сулейман мудр и терпелив. Сломать хребет этому непокорному правителю он всегда успеет. Как истый мусульманин, он должен насаждать ислам во всех завоеванных землях, а склонить этого высокородного пленника к праведной вере — это значит побудить к тому же его народ. Сулейман решил сделать свой главный ход в тонкой игре, которую он затеял с Евстафием. Этот ход для многих неверных правителей покоренных стран был неотразимым.
— О преимуществах порядков и устройства государства блистательных омейядов и догматах истинной веры мусульман ты еще будешь иметь возможность узнать из беседы с муджтахидом и улемами, — сказал он. — Я же, волею наместника покорителя вселенной халифа Хишама на Кавказе, Грозы неверных Мервана ибн-Мухаммеда, говорю тебе: примешь мусульманство — мы отдадим Апсилию и Абазгию тебе, сыновьям твоим, внукам и правнукам в наследственное правление, а не примешь, сам обречешь себя на смерть.
Евстафий встал; не поклонившись, не поблагодарив за оказанную ему милость, он отвернулся от Сулеймана; тот недобро посмотрел ему в спину. Евстафий взглянул на Анакопию; она высилась перед ним все такая же гордая и неприступная. Над главной башней ее развевалось алое знамя с изображением открытой ладони — символа открытой души и дружелюбия абазгов. Но эта рука умеет сжиматься в крепкий кулак и давать сдачи тем, кто приходит в Абазгию с недобрыми намерениями. Она уже дала отпор арабским завоевателям. Евстафий знал, что они безуспешно штурмовали твердыню абазгов. Развевающееся знамя на башне сказало Евстафию о том, что его племянник Леон в крепости; когда его нет, знамя снимается. Выходит, он вернулся из Собгиси и каким-то образом проник в Анакопию. Значит, не из трусости покидал племянник Анакопию, как Евстафий сказал своим приближенным. Им овладели сложные и противоречивые чувства; ему было стыдно за напраслину, которую он по злобе и зависти возвел на Леона. Горько сознавать свое бессилие, и в то же время он испытывал гордость за братьев-абазгов; они устояли против несметного множества врагов, а раз устояли, значит, победили, ибо в войне победитель тот, кто выполнил свою боевую задачу. С щемящей болью в сердце смотрел Евстафий на развевающееся знамя Леона. Ценой предательства ему предлагают остаться правителем Апсилии. Нет, сын Маринэ, чья слава и сейчас еще не померкла, на это не пойдет. Евстафий обернулся к Сулейману; тот выжидательно смотрел на него.
— Ты предлагаешь мне то, чего сам еще не имеешь, — с издевкой сказал Евстафий и показал на Анакопию.
Старый военачальник запальчиво крикнул:
— Я возьму это воронье гнездо! — Потом более спокойно добавил: — Ты видишь: я терпелив. Этому нас учит Аллах. Я позволил тебе выбрать: либо ты примешь мусульманство и приобретешь славу на службе халифату, либо твоя голова будет торчать на том самом месте, на котором сейчас болтается эта тряпка.
В это время к Сулейману подскакал воин и прямо с коня бросился ему в ноги.
— Лев пустыни, осажденные вызывают на переговоры, — сообщил он. Глаза Сулеймана радостно блеснули. Он победно взглянул на Евстафия.
— Сейчас ты увидишь, как абазги выдадут нам картлийских правителей и запросят мира. — Сулейман разразился торжествующим смехом. — Леон абазгский оказался умнее тебя.
Еветафий побелел. Неужели племянник навеки опозорил себя. Это не ускользнуло от внимания Сулеймана; он снова рассмеялся, потом приказал вестнику:
— Пусть Али Махмуд отправится с тобой и выслушает кяфиров. — Он снова обернулся к Евстафию. — Но я накажу абазгов за непослушание моему первому совету, — сказал Сулейман. — Ты узнаешь, сколь велик бывает мой гнев на неверных.
Старый муджтахид в сопровождении воина поскакал к крепостной стене. Однако то, что он увидел, не было похоже на готовность абазгов сдаться на милость Льва пустыни. Абазгские и картлийские воины сидели на стенах, свесив ноги, ели мясо, срезая его с вертелов, пили вино и весело переговаривались. На главной башне, рядом со знаменем, стояли Мириан, Арчил, Леон и Федор. Али Махмуд молча ждал. Недостойно мусульманскому воину первым вступать в разговоры с врагом, который просит мира. Со стены муджтахиду сказали:
— Ты невоспитанная дубина. Или, может быть, мусульмане не почитают учтивости перед высокородными?
Муджтахид нехотя поклонился, потом спросил:
— Зачем звали?
Он был озадачен. С крепости начали спускать целиком зажаренную тушу быка и большой наполненный мех.
— Ваши воины повсюду рыскают в поисках еды, — сказал с башни Леон. — Все ваше войско мы накормить не можем, но твоему начальнику и его приближенным посылаем мясо и рыбу. Не бойтесь, то, что абазги посылают своим гостям, не отравлено, а вы хотя и непрошенные, но гости. Рыба даже живая.
Ошеломленные муджтахид и воин невольно подчинились приказу абазгского правителя — его они признали по величавому виду и богатому одеянию — и подошли к самой стене. Отлично зажаренный бык дразнил их голодные желудки аппетитным запахом. Воин запустил руку в мех, одна шустрая рыбина выпрыгнула и забилась на земле. Воин жадно схватил ее. Это была крупная пятнистая форель. Воин смотрел на нее как на чудо. Откуда она взялась на горе в крепости? Там ведь нет реки. Это было необъяснимо.
— Что же вы стоите! Несите наше угощение вашему начальнику, — повелительно сказал Леон.
Али Махмуд повернулся и поскакал к лагерю. Воин посмотрел на мясо голодным взглядом, но не посмел отхватить от него кусок; форель же не бросил. Не должно мусульманину удивляться творениям Аллаха, но когда Сулейман увидел форель, он открыл рот от изумления. Выслушав Али Махмуда, Сулейман пришел в ярость; за свою долгую жизнь и множество походов ему не приходилось испытывать подобного унижения. Особенно взбесил его смех пленного правителя Апсилии. Евстафий сразу понял значение подарка абазгов.
— Ты никогда не возьмешь Анакопию, — сказал он. — Абазги, как и апсилы, не были и не будут предателями.
— Ты, неверная собака, не хочешь принять истинную веру? — зашипел Сулейман.
— Никогда! — гордо ответил Евстафий.
— Выньте ему глаза. Пусть он не увидит своего Ису, — бросил Сулейман телохранителям.
Евстафия поволокли на муки, на смерть. Поостыв, Сулейман сказал своим приближенным:
— Проклятые кяфиры! Они показывают, будто у них большие запасы продовольствия. Они думают, что, узнав об этом, я сниму осаду. — Он зло рассмеялся. — Кяфиры меня не обманут. Раз они стараются убедить нас в том, что у них много мяса, значит, у них его нет. Но вид засыпающей форели, которую все еще держал в руках воин, смутил Сулеймана. Он был достаточно умен и опытен. Значит, из крепости есть выход и осажденные свободно пользуются им; они даже выходят на рыбную ловлю. Сулейман заскрежетал зубами. Снова штурмовать эту проклятую крепость — значит положить у ее стен несколько тысяч своих воинов и притом без твердой надежды взять ее, а уйти ни с чем означало, навлечь на свою седую голову гнев наместника.