Морозная ночь. Дует холодный декабрьский ветер, да изредка, где-то за рекой, то в одном, то в другом месте взлетают к темному небу немецкие ракеты, освещая всю впереди лежащую местность мертвенным, бледно-зеленым светом.
Иногда ночную тишину нарушает треск немецких автоматов.
В эту ночь Ваня Озеров стоял на посту возле землянки командира полка. Он то и дело невольно прислушивался к громким голосам, доносившимся из-за двери. Там возбужденно спорили о чем-то. Озерову было известно, что еще вчера утром в полк приехала комиссия из штаба армии. После появления этой комиссии в землянку майора Кожина одного за другим стали вызывать командиров батальонов и рот.
Что именно представители штаба армии хотели выявить, Озеров не знал, но чувствовал, что их приезд связан с исчезновением Хмелева и всем тем, что случилось четыре дня назад.
Из землянки вышел Голубь.
— Ну, как там? — спросил у него Озеров.
— А, — безнадежно махнул рукой Валерий и быстро зашагал к землянке начальника штаба.
«Ну, значит, плохо дело. Раз Голубь так расстроен — не жди добра», — решил Озеров.
Через минуту мимо него с какими-то бумагами прошел майор Петров. Вскоре туда же вместе с Голубем спустились начальник инженерной службы полка Семенов и командир взвода полковой разведки старшина Бандура.
Скрипнула дверь. Озеров взял винтовку к ноге, замер. Из землянки вышел майор Кожин. Он был без шинели и ушанки. Постоял у двери минуту, словно раздумывая, идти ему дальше или вернуться. Потом медленно, тяжело ступил на первую ступеньку, вторую, третью… Молча прошел мимо часового, так же медленно поднялся на небольшой холмик и стал смотреть в сторону реки.
Он хотел увидеть город, из которого он ушел больше месяца назад, где осталась Наташа, а холодный декабрьский ветер безжалостно рвал на его голове густые темно-каштановые волосы. Кожин, казалось, даже не чувствовал ветра. Он думал только об одном: «Что случилось с Хмелевым? Почему не был взорван первый фугас на рокадной дороге?»
Озеров не видел лица командира. Он только замечал, как папироска в темноте то ярко-ярко разгоралась, то потухала и опять вспыхивала светящейся звездочкой в ночи.
Но вот снова открылась дощатая дверь землянки. Из нее вышел комиссар полка с шинелью и шапкой Кожина.
— Озеров, это ты?.. Где командир?
— Во-он, на высотке. — Кивком головы Озеров указал туда, где стоял Кожин.
Воронов поднялся на высотку, накинул на плечи майора шинель, нахлобучил на его голову шапку. Потом достал из кармана папиросы, молча закурил и, стоя рядом с командиром, стал глядеть за реку, в сторону города. Ему трудно было начинать разговор. Да и что он, собственно, мог сказать Кожину? Чем мог утешить его? Случилось, конечно, большое несчастье. Пост на рокадной дороге бездействовал. Красноармеец Карасев убит. Его труп нашли вчера, после того как немцы были выбиты из Щукино и отброшены назад. Хмелева рядом с ним не оказалось. Или взяли его в плен, или… Фугас остался невзорванным. Это привело к тому, что немецкие танки сумели незамеченными подойти почти к самому командному пункту полка и нанести внезапный удар в спину.
И обиднее всего для Воронова было то, что обвиняли почему-то одного Кожина! Вот только что он, комиссар, до хрипоты в горле спорил с членами комиссии, доказывал, что во всем, что случилось, виноват не командир, а та исключительно трудная, часто меняющаяся обстановка, которая сложилась к этому времени. Но разве комиссию, да еще под председательством такого человека, как Протасов, можно убедить такими доводами?
На небе понемногу рассеялись тучи, выглянула луна. Кожин поднял голову и стал смотреть на нее. Чем дольше смотрел он на светящийся серп, тем больше возникало в его голове новых, еще более тревожных мыслей.
— Что будем делать, Саша? — после долгого молчания спросил Воронов. — Протасов свирепствует. Его выводы…
— Черт с ними — и с Протасовым, и с его выводами.
— Да ты понимаешь, что тебя собираются судить?
— А, теперь мне все равно.
— Как это «все равно»? Если ты прав — отстаивай свою правоту. Дерись.
— «Если»… Даже ты стал сомневаться.
— А чего мне сомневаться? Я отвечаю за все наравне с тобой. Это они, по непонятной мне причине, окрысились почему-то только на тебя.
— Правильно.
— Что «правильно»?
— Все, комиссар. Правильно, что окрысились, правильно, что хотят судить. Все правильно. Надо же когда-нибудь навести порядок, заставить людей, а прежде всего нас — командиров, понять, что нельзя отступать больше ни на один шаг.