— Записал?
— Записал, — ставя точку, ответил Тарасов и взялся за телефонную трубку, чтобы отдать необходимые распоряжения.
— Добро. Теперь дело за вами, Владимир Викторович. Вам для выполнения особой задачи придаются новая танковая бригада и мотострелковый полк.
— Спасибо, товарищ командующий.
— Теперь смотрите сюда.
Командующий и Полозов склонились над развернутой картой…
10
За прошедшие два дня немецкой артиллерией были разбиты почти все блиндажи и землянки подразделений Кожина. На том небольшом клочке земли, который еще удерживали советские бойцы, оставалось всего несколько укрытий.
В большой полуразрушенной землянке в этот вечер отдыхали воины из ближайших к штабу подразделений. Некоторые из них, укрывшись с головой своими полушубками, спали. Другие, прислонившись спинами к промерзшим стенам, молча курили и думали о своей нелегкой солдатской судьбе. В землянке был полумрак. Задумчивые, хмурые лица бойцов освещались только отблесками пламени из печки.
Было тихо. Потом кто-то сказал:
— Э-эх, черт, вырваться бы только из этой ловушки…
— «Вырваться»… Черта с два теперь фрицы выпустят нас из своих лап, — с тревогой возразил Павлов: — Мы дороги держим, а они — нас.
— И разведчики не вернулись…
— А может, они и не дошли до наших?
— Зря не пустил меня майор, — вставил свое слово Бандура. — Вот надеюсь на хлопцев своих, как на себя, надеюсь, а все-таки боязно за них. Если бы сам пошел, легче на душе было бы.
У Валерия Голубя тоже было муторно на душе. Он знал не хуже других, в какое положение попал их полк. Но говорить об этом не хотелось. Он некоторое время молча смотрел на огонь, потом взял в руки баян, как-то особенно медленно прошелся пальцами по клавишам и вдруг, растянув мехи, тихо запел:
Задумчиво, задушевно выводил Голубь слова песни. Люди, разместившиеся вокруг него, не знали ее слов. Но независимо от этого она уже звучала в их сердцах, билась, рвалась наружу:
Голубь только теперь заметил, что песню вместе с ним поют и его друзья-однополчане. Не все, конечно, угадывали, какие слова должны следовать после пропетой строфы, но это никого не смущало. Главное, что она нравилась им, отвечала их душевному состоянию.
И чем дальше, тем увереннее звучала эта песня, тем больше вплеталось в напевный голос Валерия простуженных на лютом морозе, охрипших голосов солдат.
Там солдатский дом родимый, И любовь, и думы с ним.
И вот умолк баян. Отзвучали и последние звуки мелодии, а бойцы все так же сидели вокруг Валерия и молчали.
— Заспивай щэ, Голубь, заспивай. Добрая в тэбэ писня… солдатска, — задумчиво на родном языке сказал Бандура.
— За душу берет, — поддержала старшину Нина Светлова.
— Даже не верится, что сам сочинил, — охрипшим голосом громыхнул Ваня Озеров.
В блиндаж, пригибаясь, вошел Асланов с забинтованной шеей. Заметив капитана, все поднялись со своих мест, приветствуя его.
— Сидите, сидите, товарищи, — сказал Асланов и сам присел возле печки, погрел над ней замерзшие руки и с удивлением оглядел хмурые лица воинов. — А что это вы такие невеселые?
— Веселого мало, товарищ капитан, — угрюмо ответил Павлов.
— Ва, какой человек! — указывая обеими руками на Павлова, обратился к присутствующим Асланов. — Я его в гости пригласить хочу, а он говорит: «веселого мало».
Все посмотрели на Асланова. Они не знали, шутит он или говорит серьезно.
— В гости? — удивился Павлов.
— Конечно! Приезжайте после войны ко мне в Армению. Все приезжайте. Встречу как самых дорогих гостей. Пир, настоящий пир для вас устрою!
— Або на Полтавщину до мэнэ закатымо! — усмехнулся Бандура. — Загуляемо так, щоб земля ходуном ходыла!
— Нет, товарищи, после войны сюда, в Подмосковье, приехать надо, — серьезно сказала Нина. — Собраться всем вместе и вспомнить, как мы воевали тут… Живых с победой поздравить, а тех, которым не удастся дожить до победы, добрым словом помянуть.
— Правильно, Нина!
— Верно! — поддержали ее бойцы.
И Асланов знал, что это правильно, но ему хотелось, чтобы люди думали сейчас не о смерти, а о жизни.