Заметив, как тяжело переживает весть об аресте Наташи командир, Воронов подошел к нему и, присев рядом, сказал:
— Зря ты так убиваешься, Саша. Может, нам еще и удастся выручить ее.
— Нет, Антоныч, не в те руки она попала.
— Сутки-двое они с ней не расправятся. А за это время обстановка резко изменится, и тогда мы еще посмотрим, чья возьмет.
— Надо спешить. А то уже скоро полночь, — осторожно подсказал Петров.
— Да, да… — словно пробудившись от тяжелого сна, ответил Кожин. — Филипп Дмитриевич, Лазарев доложил, что вы с Олегом прошли по льду реки, с запада. Это верно?
— Верно. Так и шли. В другом месте никак нельзя было. Мы уж всюду пробовали. Ничего не получалось. Тогда сделали крюк. Зашли аж со стороны Горелого леса. И ничего. Проскочили.
— А немцы как же? — спросил Пастухов. — Что же, они там и секретов никаких не выставили?
— Про это я не знаю. Может, возле берегов и были какие секреты, а посредине реки — никого. Только мины расставлены. Я, когда полз впереди Олежки, три мины выкопал из-под снега…
— Значит, Бандура прав. В этом месте у них стык. Он вчера тем же путем проник в расположение немцев… — сказал Александр и, подумав немного, продолжал: — Пробиваться будем по льду реки. Через расположение второго батальона. По этому пути прошли Митрич с Олегом, пройдем и мы. Незаметно снимем все подразделения с переднего края, стянем их вот сюда — в затылок Лазареву — и двинемся в путь. Если немцы обнаружат нас — будем пробиваться с боем.
Воронов был согласен с Кожиным, но сомневался, что им удастся незаметно спять с переднего края столько подразделений и сосредоточить их в одном месте. Чтобы как-то обезопасить себя от преследования и замаскировать свой маневр, надо было на месте каждого подразделения оставить хоть по взводу бойцов.
Кожин думал о том же самом. После некоторой паузы он сказал:
— На месте надо оставить прикрытие.
— Да, хотим мы или нет, но без этого нам не обойтись, — негромко сказал Петров. — Из каждого батальона по одной роте придется оставить на месте. Иначе ничего не выйдет.
— Нет! — возразил Кожин. — Не оставлю я здесь столько людей. По одному взводу, и не больше. Но и их я не как обреченных оставляю, не на смерть. Надо подобрать самых смелых и сильных людей. Они будут маневрировать, появляться то тут, то там, создавая видимость того, что у нас ничего не изменилось, что мы остались на прежнем месте. А потом, когда прорвем кольцо окружения, они по нашему сигналу оттянутся назад и присоединятся к нам.
Начальник штаба и комиссар согласились. Решено было вызвать добровольцев. Во главе их поставили Соколова.
Когда все командиры по приказу Кожина ушли готовить подразделения к выступлению, Степан Данилович сказал:
— Не губи ты столько молодых жизней, сынок. У тебя сейчас каждый солдат на счету. Не верю я, что те, которые останутся в прикрытии, выживут.
— Без прикрытия нельзя, отец.
— А разве я против прикрытия? Оставь здесь тридцать, самое большее пятьдесят человек. Да не здоровых, а вот таких, как я. Куда мне с такой ногой?
— О чем ты говоришь, батя? Как же я могу тебя здесь оставить, да еще раненого. Не будет этого.
— Почему?
— Потому… Потому, что ты командир отряда и вообще…
— Не хитри. Ты знаешь, что из меня сейчас плохой командир.
Митрич сперва пропускал мимо ушей разговор Данилыча с сыном. А когда наконец понял, о чем просит Александра командир его отряда, он решил поддержать его. И не только поддержать, но и самому остаться с ним.
— Не перечь ты нам, командир.
— Что, и вы решили остаться? — удивилась Нина.
— А куда же я теперь денусь? Раз Данилыч остается, и я останусь. Я им покажу, как измываться над людьми.
— Не тяни время, сынок. Уводи людей, пока ночь на дворе.
Кожину нелегко было уже оттого, что он вынужден был оставить здесь больше роты людей, а тут еще отец со своим предложением. «Не оставляй отца. Ты же хорошо знаешь, что для него это верная смерть. Уж ему-то с такой ногой вряд ли удастся вырваться отсюда. Тебя же всю жизнь будет совесть мучить…» — настойчиво твердил внутренний голос. «Оставь. Пусть будет так, как он хочет. Иначе люди плохо могут подумать о тебе. Скажут, отца пожалел, а нас оставил на верную смерть», — сверлил мозг другой, более настойчивый голос.