«Не оправдал я доверия москвичей, — с грустью думал командующий. — Не сумел удержать противника…» Да, его малочисленная, еще не сумевшая как следует закрепиться армия задержала фашистов на неделю. Но ведь можно было, наверное, продержаться и больше, воевать лучше. Сколько же можно отступать? Гитлеровцы захватили уже огромную территорию советской земли, отбили у нас тысячи деревень и сел, сотни городов, почти вплотную подошли к Москве. А почему? Где наша ошибка? В чем?..
Русский генерал хмуро разглядывал синие стрелы, в нескольких местах пронзившие линию фронта его армии, а в это время с большой, отпечатанной на хорошей бумаге фотографии, небрежно брошенной на карту, смотрел другой генерал. Чисто выбритое, холеное сухощавое лицо. Волосы зачесаны на две стороны. Тонкий, хрящеватый нос, тонкие черты лица. Тонкие, сжатые губы. Острый, ехидный взгляд.
Этого немецкого генерала, видимо, уже не интересовала карта. Он был уверен в своем успехе. Он прямо, в упор смотрел на русского командующего. «Ну, что? Ты в смятении? Твоя воля подавлена?» — казалось, спрашивал немец.
Командующий оторвал свой взор от карты и посмотрел на немецкого генерала.
— Фон Мизенбах… — тяжело выдохнул Громов.
Громов лично никогда не встречался с Мизенбахом, но знал, что это очень упорный и умный человек. Ему не раз приходилось сталкиваться с войсками этого генерала.
Четыре месяца Павел Васильевич собирал сведения о Мизенбахе — из разведданных, из дневников, показаний пленных офицеров. Ему удалось составить сравнительно полное представление о нем — его характере, знаниях, привычках. «Фон Ми-зен-бах… — еще раз мысленно произнес это имя командующий. — Не-ет, врешь, господин Мизенбах. Рано радуешься. Ты со своим фельдмаршалом решил поступить с моей армией так же, как ваше верховное командование в начале августа поступило с шестой и двенадцатой армиями под Уманью и две недели назад с некоторыми соединениями Западного и Резервного фронтов в районе Вязьмы… Хотите частью своих войск сковать мою армию, а основными силами ринуться на Москву? Нет, господа, ни Умани, ни Вязьмы, больше не будет. Можете не надеяться».
Командующий встал, несколько раз прошелся по кабинету, потом возвратился к столу и снова склонился над картой.
В кабинет быстро вошел адъютант, на его худощавом лице светилась радость.
— Товарищ командующий, пробился!
— Кто?
— Кожин с полком. И сам пробился, и гаубичный дивизион вывел. Только что об этом сообщил подполковник Овчинников.
— Капитана Кожина и командира артдивизиона ко мне…
По темной окраинной улице Березовска шла колонна солдат. Многие из них несли на носилках, плащ-палатках и шинелях раненых товарищей. Позади этой войсковой части тракторы, надрывно урча моторами, тянули массивные гаубицы. Чем дальше люди продвигались вперед, тем становилось светлее. Почти в самом конце улицы горел дом. Когда бойцы проходили мимо охваченного огнем здания, на их усталых грязных лицах заиграли ярко-оранжевые блики пламени.
В первом ряду с пулеметом на плечах шагал Ваня Озеров. Правая пола его шинели была заткнута за пояс, а левая… Она сгорела на том лугу, где полк принял свой последний бой. Не лучше выглядел и Николай Чайка. Его шинель и гимнастерка спереди прогорели насквозь. Только нижняя рубашка и прикрывала сейчас отощавший живот Николая.
Когда их полк, прорвав вражеское кольцо, вместе с артиллеристами вышел на юго-западную окраину Березовска, бойцы надеялись, что теперь-то им обязательно удастся отдохнуть и выспаться как следует. О голоде они уже не думали, только бы прилечь где-нибудь, закрыть глаза и заснуть. Но, оказавшись в городе, они поняли, что мечтали о несбыточном.
Березовск был охвачен немецкими войсками с трех сторон. Его защитники еле сдерживали их натиск.
— Так-то вот, Ваня, улыбнулся наш отдых, — сказал Чайка, шагая рядом с другом. — В такой проклятой обстановке не до отдыха. У нас получается как в той пословице: прямо из огня да в полымя…
Озеров не слышал разглагольствований друга. Он шел и спал на ходу. Порой сквозь дрему до его слуха доносилась сильная перестрелка. Откуда доносилась она, он не знал, но хорошо слышал орудийную и ружейно-пулеметную пальбу. Он только никак не мог сообразить, почему стрельба то затухала, будто удалялась, то вновь вспыхивала совсем рядом. В эти минуты он с большим трудом раскрывал тяжелые веки и. невидящими глазами смотрел вокруг, а потом веки снова смыкались, и перестрелка отдалялась куда-то.
— Ты чего молчишь, Иван? Спишь, что ли? — снова спросил Чайка.