Наташа забегала, заметалась по комнате, отыскивая какую-нибудь одежду для Евгения. Но ничего не попадалось под руку. Тогда она сорвала с вешалки свое пальто и устремилась к двери. Но на пороге столкнулась с матерью.
— Ты зачем встала?
— Пусти, мама, пусти! Там Евгений. Его надо догнать. Помочь… Хоть чем-нибудь помочь.
Но мать преградила ей путь:
— Сумасшедшая, тебе же нельзя вставать. Ложись. Успокойся.
Наташа растерянно досмотрела на мать:
— Что ты говоришь, мама? Ведь там наши красноармейцы. Там Женя…
— Не надо говорить об этом человеке! — рассердилась Надежда Васильевна. — Хватит. Я больше не хочу слышать о нем.
— Я тоже, мама… Но он попал в беду. Ему очень плохо. Ты подойди к окну. Сама увидишь.
— Я видела.
— Видела и молчишь? Ты же… Ты же самая справедливая, добрая. Давай придумаем что-нибудь. Ведь надо же ему помочь!
— Надо. И не только ему. Но ведь ты знаешь, что мы сейчас ничего не можем сделать. Только навредим человеку.
Мать обняла дочь за плечи и притянула к себе. Та как-то сразу обмякла, припала к ее груди и залилась слезами.
— Ну, успокойся. Успокойся… — приговаривала Надежда Васильевна, усаживая Наташу на кровать…
С треском распахнулась дверь, и на пороге вырос огромный рыжеволосый детина с массивной челюстью. Он был в черной форме офицера СС. За ним в прихожей топтался солдат с автоматом на груди и двумя чемоданами в руках.
С минуту гитлеровец острым, пронизывающим взглядом смотрел на Наташу, потом на Надежду Васильевну и вдруг рявкнул:
— Вста-ать, русский свинья!
Наташа вздрогнула, прижалась к матери. Надежда Васильевна какое-то время тоже была в замешательстве — с ней никогда никто не разговаривал подобным образом. «Да как он смеет?! — возмущалась она. — В конце концов, не мы с дочкой пришли к нему, а он ворвался в наш дом».
Все это она хотела выпалить в лицо фашисту, но сдержалась, только молча смотрела в его глаза.
Гитлеровец сделал шаг вперед и, положив руку на кобуру парабеллума, висевшего с левой стороны живота, нагло скомандовал:
— Встать! Разве вы не видите, что перед вами офицер германской армии?!
— Вот теперь вижу… — продолжая в упор, с ненавистью смотреть ему в лицо, ответила хозяйка квартиры.
У гитлеровца все больше сужались глаза, а массивная челюсть выдвигалась вперед. Он медленно привычным движением пальцев большой волосатой руки расстегнул кобуру и ухватился за рубчатую рукоятку револьвера.
— Я научу вас, как надо разговаривать с представителем великой нации, — зловеще процедил он сквозь крупные, желтые зубы.
Надежда Васильевна побледнела, но не отвела своего взора от лица фашиста. Все ее нервы собрались в один комок, и она уже не боялась врага, не скрывала своего презрения к нему.
Наташа попыталась встать, но Надежда Васильевна придержала ее за плечо:
— Сиди, дочка, не бойся.
— Мама, он же убьет тебя, — прошептала Наташа.
— Не вста-вай!
В это время в коридорчике послышалась возня. В раскрытую дверь было видно, как солдат, пришедший с этим офицером, преграждал кому-то путь.
Офицер с недовольным видом обернулся к двери.
— В чем там дело, Бломберг?
Но тот не успел ответить. Оттеснив Бломберга в сторону, в дверь ввалился ефрейтор Адольф Бруннер. Собственно, ввалился не Бруннер, а гора вещей, из-под которых высовывался только один его нос. Перешагнув порог и сбросив на пол чемоданы, баулы и рюкзаки, он, прижав руки к бедрам, вытянулся в струнку перед офицером. Этот ефрейтор сейчас совсем не был похож на дисциплинированного, вымуштрованного солдата германской армии — гимнастерка была не заправлена, пилотка сползла на глаза.
— Ты что, Адольф? Кто тебе позволил? — строго спросил офицер.
— Приказ обер-лейтенанта Вебера. Здесь будет его квартира.
— Пошли ты к черту своего обер-лейтенанта.
— Хорошо, господин капитан. Но… я не знаю, что ответить генералу фон Мизенбаху. Это он пожелал…
Капитан Шлейхер сбавил тон.
Ч-черт, всегда этот Вебер стоит на его пути. Мальчишка! Если бы он не был адъютантом командира армейской группы!..
— Ну хорошо, занимай эту квартиру для своего Вебера. Я все равно не стал бы жить с этими волчицами, — сказал Густав Шлейхер и направился к выходу.
Когда за ним и его ординарцем Бломбергом закрылась дверь, Адольф хитровато улыбнулся и, повернувшись к хозяйкам дома, поздоровался: