— Дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на Отечественную войну так же, как двадцать три года назад…
Чем больше вслушивался генерал в этот ненавистный ему голос, тем мрачнее становилось его лицо.
— Если судить не по хвастливым заявлениям немецких пропагандистов, а по действительному положению Германии, нетрудно будет понять, что немецко-фашистские захватчики стоят перед катастрофой…
Генерал Мизенбах слушал и не верил своим ушам. Ка-ак! Немецкие войска находятся в предместьях Москвы, а глава Советского правительства заявляет, что Германия — перед катастрофой?! Получается так, будто не над Москвой и всей Советской страной нависла смертельная опасность, а над Берлином и Германией.
— Германия истекает кровью, ее людские резервы иссякают, дух возмущения овладевает не только народами Европы, подпавшими под иго немецких захватчиков, но и самим германским народом, который не видит конца войны…
Генерал уже не мог стоять на месте. Он, как затравленный зверь, метался по комнате и придумывал тысячи казней человеку, который сейчас стоял там, в Москве, на трибуне и произносил эти слова.
А Сталин будто нарочно говорил все громче, все увереннее. И эта уверенность доводила Мизенбаха до бешенства.
— Смерть немецким оккупантам!..
Мизенбах подбежал к приемнику и о силой повернул ручку. В комнате стало тихо.
— Так нет же, нет!.. Русским не помогут эти пропагандистские трюки. Не мы, а они стоят перед катастрофой.
«Но зачем тогда так волноваться?» — мысленно спросил отца Макс.
— Я хочу, Макс, я мечтаю дожить до того дня, когда перед собой на коленях увижу не только русского солдата, но и советского Верховного Главнокомандующего вместе с его генералами. И я дождусь этого дня.
В комнате ночной полумрак. Неяркие лучи света от подфарников машин, проходящих мимо дома, скользят по стеклу, падают на генерала фон Мизенбаха, одиноко стоящего у окна.
Целый день он провел в размышлениях. Черт возьми, как хорошо начался сегодняшний день — и вдруг этот парад русских… Речь советского вождя не могла, конечно, поколебать веру генерала в победу, но… настроение было испорчено на целый день. И только сейчас, глядя на проходящую за окном мощную технику, которая была выделена ему из резерва группы армий «Центр», он понемногу начал успокаиваться.
— К тебе можно, Петер?
Генерал обернулся. На пороге комнаты отдыха стояла высокая миловидная женщина лет тридцати пяти, с ярко-рыжими волосами, собранными сзади в пучок. Это была знакомая генерала, журналистка, с которой до войны он провел не один день в ее одинокой, но довольно уютной квартире на Вильгельмштрассе. Журналистка только сегодня прилетела из Берлина. За месяцы войны генерал так соскучился без женского общества, что без малейшего колебания оставил ее у себя. Тем более что она не возражала.
— Да, да, входи, Эльза. Входи. Выспалась? — спросил генерал и, опустив штору, пошел ей навстречу.
— С самого Берлина не удавалось так хорошо поспать, как у тебя.
— Садись. Вот сюда. Здесь удобнее будет, — усаживая Эльзу на диван и садясь рядом с ней, сказал Мизенбах.
Эльза изучающим взглядом посмотрела на генерала, погладила его седые волосы.
— Ты очень постарел, милый.
— Это потому, что ты так долго не приезжала ко мне.
— Вот как? Тогда я постараюсь пробыть здесь столько, сколько потребуется для того, чтобы ты стал моложе по меньшей мере лет на пятнадцать.
— Благодарю, — сказал Мизенбах, целуя ее руку.
— А что скажет твоя супруга?
— Думаю, что за омоложение мужа она сделает тебе самый дорогой подарок… — шутливо проговорил Мизенбах и, заметив, что гостья зябко потирает руки, спросил: — Холодно?
— Немножко, — ответила Эльза.
Мизенбах нажал кнопку звонка. Вошел Бруннер.
— Затопи печь.
— Слушаюсь.
Адольф вышел из комнаты. Генерал сел напротив Эльзы.
— Ну, что нового в Берлине?
— Берлин ждет сообщения о взятии Москвы.
Мизенбах встал, прошелся по комнате и, остановившись возле Эльзы, сказал:
— Ничего, теперь уже недолго ждать.
— Откровенно говоря, после октябрьских неудач в Берлине кое-кто стал сомневаться…
— Октябрь больше не повторится, дорогая.
— Мы были бы очень рады этому. Но посуди сам. Вы не раз сообщали в Берлин, что дни русской столицы сочтены. Что она не сегодня-завтра падет к ногам нашей армии. Мы в газетах поднимаем шум по этому поводу. Даже оставляем свободными целые полосы, чтобы в любую минуту быть готовыми сообщить народу о взятии Москвы, а в это время русское правительство как ни в чем не бывало проводит парад своих войск на Красной площади.